К счастью, Себ так наплакался в машине по пути в парк, что крепко спит в коляске и дает нам с Хелен спокойно съесть ланч. Ну, я говорю «ланч», ведь времени четверть двенадцатого, а прием пищи считается ланчем, если встали без двадцати шесть. Пока я спешно заталкиваю в себя сэндвичи, пребывая в постоянном напряжении, что покой в любую минуту нарушит детский крик, одна маленькая девочка из нашей группы начинает вдруг капризничать, ей ведь слишком жарко на солнцепеке. Ей года четыре, у нее длинные светлые волосы, и одета она в розовое летнее платьице. Она не проказничает, ей просто скучно.
– Изабелла! Да бога ради! Сейчас же сядь и перестань путаться под ногами! – вопит ее мать, коллега Хелен.
– Я не путаюсь, мама! – рыдает девчушка, сжимая ручонкой заднюю лапу плюшевого кролика.
– Все остальные пытаются спокойно поесть, поэтому перестань вести себя как ребенок и сядь! – рявкает мамаша.
Господи Иисусе, может, она все-таки успокоится?
Девчушка стояла там совсем одна, явно расстроенная, и я подумал… зачем так себя вести?
Порывшись в сумке с подгузниками, я достал блокнот и ручки – я везде их с собой вожу, они для меня утешение, как игрушка для ребенка.
– У тебя очень симпатичный кролик, – говорю я Изабелле. – Давай его нарисуем?
– Это же девочка! – заявляет Изабелла так, словно это совершенно очевидно по светло-серой искусственной шкурке.
– Ну, конечно, девочка! – соглашаюсь я. – Давай нарисуем ей красивый розовый бант на голове?
Изабелла с восторгом кивает, и я принимаюсь за дело. Набросать кролика нетрудно, и это на четверть часа занимает девчушку. Пририсовав собственноручно кролику (которого она назвала «Сьюзи») платье и бант, она гордо скачет хвастаться мамочке.
– О деточка! Ты такая умница! – воркует мать, обнимая превратившуюся в ангелочка девчушку. – Джейми тебе помогал?
– Да! Он нарисовал уши! – провозглашает она гордо.
Все смеются.
– Как у тебя это получается, Джейми? – спрашивает мать, делая меня центром внимания, что мне неприятно.
– Я учитель рисования в местной средней школе.
– Ты впустую там себя растрачиваешь, – говорит ее муж. – У тебя талант. Ты не думал о коммерческой иллюстрации? Ты заработал бы состояние. Гораздо больше, чем сейчас, и за гораздо меньшую работу…
– Я ему все советую, а он не хочет! – вмешивается Хелен.
– Спасибо, мне нравится то, чем я занимаюсь, – говорю я, обращаясь ко всем разом.
– Бээ, не знаю, как ты это выносишь, – вставляет тип в огромной соломенной шляпе, ненужной и нелепой разом. – Дети орут, вопят день напролет…
– Им от одиннадцати до восемнадцати, так что они на самом деле не слишком-то вопят, – объясняю я.
– А, ну да. Это просто не очень… сам понимаешь… чисто… а? – не унимается он.
– Чисто?
– Ну, это очень достойно, и самоотверженно, и все такое, – продолжает он. – Но ведь у тебя там никакого карьерного роста, и денег ты не зарабатываешь, так?
– При чем тут самоотверженность? Я ведь многое от этого получаю, – раздраженно откликаюсь я.
И почему люди думают, что можно говорить подобные вещи? Я никогда бы, черт побери, не стал так грубить.
– Ну, может, когда Хел получит повышение, она замолвит за тебя словечко. На новом месте будет уйма возможностей, – говорит он.
– Что? – в полном недоумении переспрашиваю я.
Я смотрю на Хелен, а она качает типу головой – он, похоже, понял, что сболтнул что-то, чего не следовало.
– Какое новое место и повышение? – спрашиваю я у Хелен.
Остальные участники пикника старательно занимаются собственными делами, явно понимая, что назревает ссора. Они все знают что-то, чего не знаю я. Жена проболтавшегося парня начинает ему выговаривать, как это водится у жен.
– Я собиралась с тобой об этом поговорить, но подумала, что лучше сначала для себя решить, хочу ли я, – говорит она.
На ней солнцезащитные очки на пол-лица, которые я ненавижу. Я хочу видеть ее глаза, когда она со мной разговаривает. Глаза ведь – самое важное в собеседнике, они говорят много больше, чем способны губы.
– Чего хочешь? О чем, черт возьми, речь?
– Мне предложили повышение. Большое. Меня просят стать креативным директором лондонского офиса, – говорит она.
– Лондонского? – возмущенно задыхаюсь я.
– Да.
– И с какого момента?
– Через три месяца.
– Но Себу же будет только четыре. Я думал, ты хотела провести с ним девять?
– Хотела. Но подвернулась такая возможность, и меня очень просили, и я подала на повышение, и его получила, и сама этому еще не верю! – выпаливает она на одном дыхании.
– И когда же ты его получила и почему мне не сказала?
– На прошлой неделе…
– И когда надо дать ответ?
Она молчит, смотрит на меня, ей явно нечего сказать.
– То есть ты уже согласилась, да?
– Эээ, ну, в общем, не совсем. Но я сказала, что мне хотелось бы…
– Господи боже, Хелен! Даже не обсудив как следует со мной? И все остальные в курсе?!
– Я не сказала, что соглашусь!
– Похоже, ты уже приняла решение, даже не поговорив со мной.
– Неправда, я бы никогда так не поступила…
– Но… Лондон! Я не хочу переезжать в Лондон.
Хелен бросает на меня расчетливый взгляд. Он полон раздражения, а еще понимания того, что, если она хочет чего-то добиться, надо действовать осторожно.
– Знаю, тебе не нравится сама идея, но ты можешь просто взглянуть на ситуацию объективно? Чтобы мы могли ее обсудить? Пожалуйста!
– О! – Я смеюсь. – ТЕПЕРЬ ты хочешь обсудить?
– Нам не обязательно жить в самом Лондоне, – подбрасывает она. – Я была бы готова рассмотреть какой-нибудь пригород, чтобы можно было на электричке добираться.
– Ну надо же! И как же сюда вписываются моя работа и карьера? О них ты хотя бы подумала? Или я вообще ничего не значу? Мол, все как-нибудь устроится задним числом?
– Нет, конечно…
– Да? Правда?
– Ну, я просто подумала…
– Что ты подумала?
– …ты в любой школе можешь найти работу. А я не могу работать где угодно. Лондон – следующий естественный для меня шаг.
– Да. Для тебя. А что, если я не хочу бросать мою школу?
– Да ладно, Джейми. Не надо артачиться. Ты же не привязан к этой школе, – говорит она, морщась, и делает большой глоток «Пино Гриджо» из пластмассового бокала. Я жалею, что вообще согласился сесть за руль.
