Она как жернов у меня на шее, тянет меня вниз. А Джейн вечно заводит об этом разговор, и я знаю, у нее на то есть причина, но, честно говоря, я не хочу знать, какая именно.
– Ну, в данный момент я довольна тем, что у меня есть с Джейми. Меня это устраивает, – лгу я.
– Нет, это не устраивает, – отметает она мою ложь. – Вы встречаетесь с человеком, которого любите, притворяясь, будто вы друзья. Вас это нисколько не устраивает.
Я смотрю на нее с ослиным упрямством, приблизительно так же, как карапуз смотрит на мать, когда та говорит, что не купит ему в магазине игрушку. Толку от моих взглядов никакого, потому что в этих противостояниях Джейн всегда побеждает.
– Как по-вашему, что сказала бы ваша мама, будь она здесь? – ни с того ни с сего спрашивает Джейн.
Я бросаю на нее взгляд, в котором совершенно ясно читается: «Не заходите туда». Но ее он как будто не трогает.
– Если вы не возражаете, Джейн, я предпочла бы не впутывать сюда мою мать, – говорю я очень медленно, чтобы подчеркнуть, насколько я раздосадована.
– А что, если я возражаю? Она ведь ключ ко всему. К вашему браку, например… – совершенно буднично заявляет Джейн.
– Что?
– Вы сами еще до этого не додумались?
Я смотрю на нее с полнейшим недоумением. Вообще не понимаю, о чем она.
– Какое, черт возьми, отношение мама имеет к браку с Мэттом?
– Не только с Мэттом, – говорит она. – И с Джейми также.
– Я знаю, что вы профессионал в своем деле, Джейн, но я правда думаю, что тут вы хватаетесь за соломинку.
– На деле это же хрестоматийный пример. Более распространенный, чем вы думаете.
Джейн вот-вот восстановит порядок во всей моей жизни? Голова у меня идет кругом.
– Стефани, когда ваша мама умерла, вы были ребенком и это уничтожило стержень безоговорочной любви, которая до того момента составляла саму суть вашего существования. Ваш отец был убит горем и порвал эмоциональную связь с вами. Поэтому в подростковые годы, когда формируется личность человека, и после них вы жили в огромном эмоциональном вакууме, который ничем не заполнялся…
– И что? – в предвкушении спрашиваю я, поднимая брови.
– Коротко говоря, вы считаете, что недостойны настоящей любви.
Боже ты мой, так больно слышать эти слова, когда их произносит вслух кто-то другой!
– Вы не знаете, как быть любимой, и даже если знали бы, не позволили бы себе этого, поскольку вас пугает сама мысль о том, чтобы позволить себе с кем-то эмоциональную близость, вас приводит в ужас даже попытка об этом подумать.
– Почему пугает? – спрашиваю я, складывая на коленях руки.
– Потому что этот человек увидит вас настоящую, вот что вас пугает, – говорит она тихонько, точно это способно смягчить удар.
Я чувствую, как к горлу у меня подступает тошнота. Дыхание учащается. Эта женщина роется у меня в голове и высказывает вслух все мои мысли, и мне это нисколько не нравится.
– Ну, тут вы ошибаетесь, ведь будь оно так, как вы объясните мои отношения с Джейми? – спрашиваю я, обороняясь, хотя и знаю, что у нее на это найдется ответ.
– Джейми женат, – улыбается она. – Он недоступен. Он «безопасен». Вы можете быть с ним близки, можете спать с ним, но никогда не отдадитесь ему полностью – это слишком вас пугает. В значительной степени Джейми дает вам ту безоговорочную, питающую любовь, которой вам не хватает после смерти мамы. Я не сомневаюсь, что вы испытываете к нему глубокую, невероятную любовь. Вы позволяли себе быть любимой, потому что с ним чувствовали себя в безопасности.
Это уже чересчур, мне трудно это переварить. Моя озадаченность и недоумение более чем очевидны.
– И как сюда вписывается Мэтт? – спрашиваю я. Мне просто необходимо услышать ответ.
– Психологически Мэтт своего рода эрзац вашего отца.
Боже ты мой! Ну вот опять старая пластинка.
– Хватит, Джейн, это же не чертова греческая трагедия!
– Почему вам трудно это усвоить? Если вдуматься, все довольно просто. Я сплошь и рядом такое вижу.
– В чем именно он эрзац моего отца?
– С самого начала было очевидно, что у вас не будет эмоциональной близости с Мэттом. Но он имел общие черты с вашим отцом: он был эмоционально закрытым и отстраненным, до некоторой степени холодным. Выходя замуж за Мэтта, вы пытались создать модель отношений, зеркально отражающих ваши отношения с отцом, пытались заставить его полюбить вас, но вы никогда не могли стать ему близки, потому что сами от него отстранялись. Ваш брак был обречен еще до того, как начался.
Я даже не знаю, что на это сказать. Мне слишком многое надо переварить и усвоить. И что самое жуткое – Джейн права. Во всем права.
Во всем.
Сомневаюсь, что я осознанно отстранялась от людей, но, наверное, мысль о том, чтобы раскрыться, показать все мои изъяны, слишком меня пугает. Потому что единственный человек, который любил меня, несмотря ни на что, умер. А другой женат.
– Так что мне делать? – спрашиваю я. – Я не знаю, как быть.
Джейн вздыхает и улыбается. Закрыв блокнот, она прицепляет к обложке ручку.
– Если хотите быть счастливой… по-настоящему… вам нужна эмоциональная близость с другими людьми. Вы должны впустить их. Показать им, кто вы на самом деле. И это страшно, но вы человек… мы все люди.
Я зачарована ее словами, и она это знает. Джейн задела меня за живое.
– Позвольте себе быть уязвимой, Стефани, – продолжает она. – Позвольте себе любить и отвечать взаимностью… всецело. Только тогда вы сможете быть действительно счастливой.
Не опуская головы, Джейн бросает взгляд на часы.
– Время вышло! – шепчет она.
Боже, умеет же она закончить на самом интересном месте! Подхватив клатч и объемистый розовый шарф, я несколько раз наматываю его вокруг шеи. Надеваю черное зимнее пальто и плотно затягиваю на талии пояс.
Джейн смотрит, как я собираюсь, чувствуя, что на сей раз затронула что-то важное … что-то глубинное.
– Подумайте над тем, что я сказала, Стефани. Не нервничайте из-за этого, а подумайте, – говорит она, нежно кладя руку мне на локоть. – Иногда нам просто нужно, чтобы нам указали на что-то, не то сами мы этого не увидим.
– Или увидели бы сами, но нужен кто-то еще, чтобы мы поверили, что это реально, – говорю я.
– Может, и так. – Джейн улыбается.
– Увидимся в январе. Счастливого Рождества, Джейн, – говорю я и выхожу из кабинета.
* * *
Мне и в голову бы не пришло, что моя жизнь может так обернуться. Или, возможно, приходило. Я никогда не надеялась, что у меня будет счастливое, идеальное существование, поэтому, возможно, вообще нисколько не удивляюсь. Но в возрасте тридцати шести лет я вернулась в отцовский дом и живу там с двумя маленькими детьми.
