Ну да ладно. Поработали мы в шестой пехотной неплохо, оттуда про нас в штаб корпуса только хвалебные сообщения шли. Бывало, мы сутками грохотали орудиями, а то неделю сидели без снарядов, однако наступление продолжалось. То, что я уничтожил генерала Жилинского, видимо, сказалось, генерал, что пришёл ему на смену, уверенно наступал, и мы дошли до реки Одер, где и стали выстраивать оборону. Пятнадцатый корпус, в который входила моя батарея, взял город Штеттин и в течение нескольких месяцев, да всю зиму по факту, удерживал его. Не знаю, почему, но поступил приказ встать в оборону, что мы на реке и сделали. Мы с одной стороны, германцы с другой. Оказалось, в другом месте чуть ли не катастрофа произошла, поэтому от нас чуть ли не половину войск перекинули на другой участок. Но наш корпус тут остался. К счастью, там удалось выправить ситуацию и даже вернуть потерянные территории, но зимой шла в основном позиционная война, обе стороны раны зализывали.
Ну, а весной, за три дня до моего ранения, началось. Мы силы накопили, приготовились форсировать реку и наступать дальше, но германцы ударили первыми. Оборона трещала, но держалась. Два дня, а потом немцы прорвались. Как так произошло, что мне лично пришлось корректировать? Ранило обоих моих поручиков, – они тоже повышение в чине получили, да и награды, я сам с прошлого года ещё две награды получил, очередной орден Святого Георгия четвёртой степени и Владимира с крестами второго. Так вот, оба поручика убыли в госпиталь по ранениям с разницей в сутки, пришлось самому корректировать. Причём отлично получилось, мы накрыли кавалеристов, а там тысячи три было, видать кавалерийский корпус в прорыв бросили, они заметались, а потом рванули туда, где могли укрыться, к лесу, а когда приблизились, по ним ударили три десятка станковых пулемётов, собранных по всему корпусу. В итоге корпус был уничтожен, засада удалась. Кроме моей батареи тут ещё пять дивизионов артиллерийской бригады участвовали, я и им корректировал. Эту операцию разработал и осуществил командир корпуса генерал Мартос, я тут был чисто исполнителем. Ну, а когда отходил, пехота позади добивала уцелевших и пыталась зайти в обход, чтобы взять германские части в окружение, и тут страшный удар обрушился на меня. А перед этим вроде вспышка впереди была. Помню отдельными кадрами, когда приходил в себя: сначала лица своих казаков, что несли куда-то, голубое небо без облаков, потом лицо Горелова, я ещё вроде прохрипел ему, чтобы принимал батарею, потом шум мотора и тряску в кузове, и вот в четвёртый раз очнулся уже тут, как я понимаю, в санитарном эшелоне.
Я закашлялся, дышать было тяжело, тугая повязка стягивала тело, или, кажется, даже гипс, видимо, получил ранение в грудь, и вскоре около меня появился пожилой санитар и дал напиться из чайника.
– Где я? – прохрипел я.
– Санитарный поезд, ваше благородие, как раз Варшаву проезжаем. Мы на Москву идём.
– Серьёзно меня?
– Грудь помяло, а серьёзно ль аль нет, то дохтур ведает.
– Казаки мои?
– Эти бандиты? Тут, в поезде, в последнем вагоне едут. А тот, что хромый, тут, помогает мне и о вас заботится. Спит он сейчас, умаилси.
– Позови.
Бурча на больных, что не дают людям отдыхать, он ушёл, а через несколько секунд в купе забежал полуодетый Егор. Увидев, что я пришел в себя, счастливо выдохнул:
– Слава те господи, очнулся!
– Что со мной? – я старался говорить потише – разговор отдавал в грудь. – Тяжёлое ранение?
– Травма, нет ранения. Германцы фугасами начали кидаться, вот неподалёку от вас и рвануло, телефонисту ничего, а тебе, командир, крупный осколок прямо в грудь прилетел. Если бы не бинокль твой любимый морской, убило бы, а так грудь поломана. Шесть рёбер врач соединял, и еще в трех трещины.
– Долго лечиться буду, – выдохнул я. – Где остальные?
– Дядька в последнем вагоне с нашими вещами, а остальные на следующем поезде с лошадьми и пролёткой будут. Сюда не пустили.
– Хорошо. – Проваливаясь в сон, я всё же услышал, что Егор отправил телеграмму в Москву моим родителям, чтобы ждали.
До Москвы мы шли четыре дня, и это ещё быстро вышло, часто пропускали встречные составы с боеприпасами или войсками. Хотя санитарным эшелонам, как я понял, везде был дан зелёный свет. С каждым днём я чувствовал себя всё лучше, конечно пошевелиться не мог, но в принципе норма. С доктором пообщался, и хотя это не он оперировал меня в госпитале, но при мне были сопроводительные бумаги с описанием проведённой операции, и вообще история болезни. Егор немного ошибся, наверное, его неправильно проинформировали. Осколок попал в бинокль, разбил его, и часть корпуса попала в тело. Хирург почистил рану, собрал три сломанных ребра, а не шесть, и в двух имелись трещины, наложил гипс, чтобы удерживать рёбра, и всё. Лёгкое отбито было, но не порвано. Даже швы не накладывал в том месте, где осколки бинокля вытаскивал, смазал, наложил повязку, и больше ничего. А так долго без сознания я оставался из-за травмы головы. При попадании осколка меня швырнуло на дерево, вот головой и приложился. И удар вроде не сильный, небольшое рассечение на затылке и шишка, а всё равно два дня в беспамятстве был, лишь изредка открывал глаза и снова уходил в себя.
Однако, со слов доктора, уже через два месяца я смогу пройти врачебную медицинскую комиссию и вернуться на фронт. Это хорошо, батарею я свою вряд ли получу, значит, будет новое назначение. Горелов на своём месте, он этой должности давно ждал, за ту науку, что он мне давал, подтягивая до уровня командира батареи, ему в ноги нужно поклониться, но я считал, что расплатился, он на эти отчисления на квартиру накопил.
Четыре дня в пути, Егор под рукой, он и покормит, и утку подсунет, или ещё что, сам я пока опасаюсь шевелиться. Да и гипс, что как панцирь торс закрывает, тоже изрядно мешает. Да ещё чешется всё.
Я находился в двухместном купе, соседом был один штаб-офицер в звании подполковника. Ему не повезло, по дороге в автомобиле под налёт авиации попал, здесь с аэропланов стрелки-дротики такие железные скидывают, называются они «флешетты». Тут дротик попал сверху в плечо и глубоко вошёл. Операция тяжёлая была, лёгкое задето, но извлекли и отправили в тыл.
Время было подумать, ведь скоро я впервые увижу своих родителей. Казаки, конечно, с телеграммой дали маху, мы об этом не договаривались, их инициатива, но я не ругал, что сделано, то сделано. Мои вещи при мне, тут же в поезде, а коней доставят чуть позже. Трофеи, которые я тщательно собирал, тоже в багаже, ничего не потеряно, дядька, что приходил меня навестить, в этом божился, и я ему верил. Казаки мне были обязаны службой, дело в том, что за то время, что надо мной наставничают, благосостояние их и их семей резко подскочило. Да так, что оба даже открыли счета в банках и держат там свои накопления, так как не знают, куда их тратить. Да и времени нет. А трофеев сколько с оказией в родные станицы отправили, где почтой, а где знакомыми. Но эти наши дела не имеют отношения к службе. А ее я ставил на первое место, но если удавалось заработать, то пользовался такой возможностью. Старых казаков, тех двух, что нанял последними, я обычно использовал в качестве курьеров.
