Дочитав, Вадим поднял глаза – на платформе кипело действо – молодые люди в роскошных костюмах шестнадцатого века, возлежа на богато инкрустированных резных кушетках, поднимали заздравные чаши, столы ломились от золота и хрусталя; обменявшись стремительными ариями – исполненными, надо признать, великолепными голосами, – насмешник-папист и гугенот Рауль (облаченный, видимо для того, чтобы выделить его, в облегающий стилизованно-средневековый костюм из черной кожи) присоединились к хору; поднявшись на некое возвышение, Рауль спел собравшимся вокруг него в кружок католикам свой рассказ о девушке, спасенной им от разбойников, католики взметнули кубки, грянул менуэт.
Выбежавшие откуда-то два десятка молодых девушек в полупрозрачных развевающихся шелках и восточных вуалях, грациозно пританцовывая, стали расхаживать между пирующими с большими золочеными корзинами и разбрасывать золотые монеты, сменившая их одалиска в восточном одеянии, кружась в фуэте, разбросала среди пирующих несколько горстей бриллиантов.
Не способный похвастаться фундаментальным знанием истории, но все же склонный усомниться в том, что именно так католическая молодежь шестнадцатого века проводила свободное время, Вадим, перевернув страницу, стал читать содержание второго акта.
На платформе между тем Рауль под драматическую музыку исполнил арию о своей несчастной любви (в момент взятия кульминационной верхней ноты воздушные гимнасты над его головой исполнили какой-то особо сложный кульбит), чернокнижник, взорвав очередную порцию реагентов, погрузил все вокруг себя в калейдоскопический фейерверк, сцену заволокли цветные дымы, музыка приобрела таинственное звучание, все словно притихло, Вадим поднял глаза.
В свете прожекторов издалека, из тьмы, к платформе плыла лодка.
Лодка была изукрашена золочеными, с резьбой, аппликациями, на веслах сидели восемь полуобнаженных гребцов-мулатов с рельефными мускулами, почему-то в индийских чалмах с перьями, на корме лодки возвышалась золоченая ажурная надстройка в виде беседки, в беседке, таинственно завернувшись в вуаль, сидела в застывшей изысканной позе девушка с золотой розой и оливковой ветвью в руке.
Поняв, что под вуалью плывет Вера Тихорецкая в роли Валентины (так, судя по содержанию второго акта, звали девушку, спасенную Раулем), Вадим присмотрелся – вода вокруг лодки бурлила, саму лодку окружали широким кольцом вытянутые вращающиеся ноги синхронисток.
Спустя мгновенье девушки выпрыгнули из воды, сделав несколько грациозных жестов с переворотами, затем, снова скрывшись в волнах и выполняя сложные фигуры ногами, они продолжили движение, сопровождая лодку широким овальным эскортом.
Под примиряющий аккорд лодка тихо пристала к платформе, синхронистка, поднятая высоко над водой ногами соратниц, выполнила сальто, Валентина, встреченная графом де Невером, с носа лодки ступила на плот и подняла вуаль, Рауль с криком «это она!» метнулся куда-то в сторону и скрылся во тьме, человек с ретортами взорвал очередной фейерверк, лазерные прожекторы начертили в дыму над платформой изображение разбитого сердца, музыка стала очень лирической, граф де Невер и Валентина начали свой дуэт.
За спинами их между тем в толпе пирующих происходило некое движение. Люди, поднявшись и засуетившись, стали перемещаться по сцене, группироваться, и в момент, когда граф и Валентина взяли финальную ноту, сформировавшиеся было две толпы расступились, и через образовавшийся проход на авансцену вывели коня.
Под торжественный аккорд оркестра лучи прожекторов скрестились на нем.
Поняв, что это и есть обозначенный во вчерашней афише всем известный конь Василий, Вадим заглянул в программку, пытаясь понять, как связано с сюжетом и что символизировало появление коня, однако в программке после описания сцены с участием Валентины и графа де Невера было просто написано «появляется конь Василий», и никаких пояснений не было. Так и не поняв, что произошло и в чем состоял экзистенциальный смысл появления коня Василия, Вадим закрыл программку. Оркестр издал торжествующий аккорд, в вышине, метрах в ста над продолжавшими свои упражнения воздушными гимнастами появилось голографическое изображение Сикстинской Мадонны. Опустившийся на четырех квадрокоптерах занавес скрыл платформу, первый акт окончился.
Вздохнув, Вадим дал знак лодочнику двигаться дальше. Выбросив цигарку, лодочник заработал веслами, через пару минут нос лодки уткнулся в прибрежный песок. Сопровождаемый разносившимися далеко по реке начальными аккордами второго акта, Вадим ступил на берег; рассчитавшись с лодочником и поднявшись по откосу, он выбрался на плохо освещенную дальними фонарями асфальтовую полосу, в тянувшихся поодаль длинных девятиэтажных домах горело всего несколько окошек. Преодолев довольно большое расстояние и выйдя на абсолютно пустую улицу, идущую перпендикулярно берегу, после долгих поисков он отыскал, наконец, здание, на котором при свете отдаленного фонаря хотя и с трудом, но можно было прочитать название улицы и номер дома; достав пейджер, он вызвал такси. Спустя несколько минут одинокие огоньки фар показались вдали; протрясясь минут пятнадцать в раздолбанных «Жигулях» и забравшись по таким же раздолбанным тропинкам глубоко в лабиринт между стеснившихся во тьме хрущобок, где-то посреди черного двора-колодца он вышел из машины. Хлопнув дверью, он оглянулся, красные огоньки уехавшей машины, дробясь и подпрыгивая, исчезли за углом дома; дав глазам привыкнуть к темноте, при свете редких окошек вокруг и тусклых подъездных фонарей Вадим увидел, что стоит посреди заброшенной детской площадки. Пустые качели, сломанный медведь, завернувшаяся спиралью жестяная выстилка детской горки, выбитые кругляши-перекладины деревянной лесенки. Маленькая карусель, сорванная с оси, косо лежала, краем зарывшись в песок, напоминая потерпевшую аварию летающую тарелку. Тронув качели – с тихим скрипом они несколько раз качнулись туда-сюда, – Вадим пошел к слабо освещенным подъездам; найдя нужный, он поднялся на третий этаж и позвонил. Открывший дверь человек мгновенье смотрел на него вежливо-терпеливым, чуть настороженным взглядом.
– Чем обязан?
Поняв, что должен обозначить отсутствие агрессии, Вадим осторожно отдалился на полшажка назад.
– Лично мне ничем. Может быть, я вам буду обязан. Мне ваш адрес дали в мэрии. Вы Лебединский?
– Да.
– Не откажетесь уделить мне некоторое время? Я Вадим.
Мгновенье поколебавшись, человек чуть отступил в полутьму прихожей.
– Туда пожалуйста.
Завернув за угол короткого коридорчика, Вадим вошел на кухню. Кивком указав ему место за столом, хозяин сел напротив.
– Извините, в комнату не зову. Жена болеет.
Вадим поспешно кивнул. Помещение, несомненно бывшее кухней, вместе с тем могло быть названо таковой достаточно условно – кругом были книги. Книги на стеллажах, книги в старых, чуть ли не дореволюционных шкафах, книги вдоль стен и даже в непосредственной близости от плиты, и даже над ней – книги старые и тяжелые, в выцветших тускло-золоченых переплетах, угрюмые и весомые, наследство даже не дедов, а прадедов, трепетно и ревниво сбереженный дар поколений. Органическая химия, неорганическая химия, органическая химия, Оствальд, Штаудингер, Пригожин, Борн, де Бройль, Семенов, Вудворд, Эйген… Мир замкнутый, самодостаточный и не терпящий вторжений.
