– Не хотят улетать, – потерянно сказал он, – вот глупые.
Еще раз оглянувшись на голубятню, подойдя к краю площадки, бессильно бросив руки вдоль тела, он посмотрел вдаль, туда, где чернели разрывы.
– Все, что было, – сказал он. – Прилетит ведь сейчас. Себя не жалко, их жалко.
Стоя рядом с ним, Вадим смотрел в открытое синее небо. Над головами их пролетела крылатая ракета. Подойдя к дальнему краю площадки, Вадим посмотрел в другую сторону, месиво из железнодорожных составов и людей в серо-зеленых шинелях было там, отбегавшие от вокзала фигурки что-то кричали, размахивая руками, над путями тянулся дым. Туда, туда, подумал он, мне надо туда. Назад по крыше, мимо парня, бросившегося в голубятню доставать голубей руками, по железным лестницам, через чердак и балюстраду сбежав в зал, он пошел через толпу, потянулась вереница залов, где же пути, подумал он, где же выход к путям, должен же он, наконец, быть. Остановившись передохнуть, тут же получив толчок в спину, он отошел в сторону, здание содрогнулось от взрыва, рухнул, сорвавшись с крюка, и разбился висевший на стене монитор. Женщина в белом халате и колпаке в окошке квасного ларька повернула ручку аппарата, темно-оранжевая жидкость пополам с пеной неохотно потекла в стеклянную кружку, толчками наполняя ее; агрегат мелко дрожал.
– Что ж такое, – огорченно сказала женщина, – совсем напора нет.
Покосившись на Вадима, она осторожно тронула его за рукав.
– Квасу хотите? – спросила она. – Теперь бесплатно уже.
Отрицательно помотав головой, он пошел дальше, люди обтекали его с обеих сторон. Сияющий оранжевый шар сквозь стену влетел в зал, повисев немного, словно в задумчивости, под потолком, спустившись чуть ниже, он с ослепительной вспышкой взорвался, люди, не обращая внимания на него, шли своим путем. Ближе к центру зала толпа поредела, несли раненых. Несколько офицеров с планшетами, склонившись над разложенным на ящиках планом, о чем-то спорили, тыкая в квадратики плана грязными пальцами, сверху сыпалась штукатурка. Человек с красными глазами, пошатываясь, подошел к военному.
– Не могу, – сказал он, – нет сил. Выруби меня.
Военный полез за пистолетом; достав обойму, посмотрев ее, он помотал головой.
– Нет, не могу, – сказал он, – патронов всего шесть, мало, боюсь, не хватит, мало. Извини.
Неожиданно спокойно понимающе кивнув, человек побрел дальше. Обойдя его, оказавшись в следующем зале, Вадим посторонился, давая дорогу женщине, которая вела детей с флажками, с треском лопнуло стекло под потолком, посыпались осколки, через зал двое солдат волокли плохо ехавшую, с вывернутым колесиком тележку с пулеметными дисками. Люди с вещами двумя встречными потоками шли через зал, посреди зала, среди шума, грохота и криков движущихся масс людей, два очень старых человека, сидя на ящиках, играли в шахматы. Подойдя, встав рядом, Вадим несколько секунд смотрел на захватанные фигуры и облупленную доску, старики не заметили его.
– Укол! – истошно прокричал кто-то рядом. – Сделайте мне укол!
В соседнем зале грохнулась люстра, потянуло гарью, люди задвигались быстрее. Ошалевшая лиса с подпаленным мехом влетела в зал; заметавшись под ногами людей и между рядами скамеек, вспрыгнув, дрожа, она забилась под заскорузлую руку полуспавшего человека в солдатской шинели. Господи, вот же он, выход, подумал Вадим, слева над головами людей виднелся узкий кусочек неба – протискиваясь через встречный поток, он почти побежал туда; оказавшись на перроне, обойдя месиво людей, грузившихся на поезд, увидев вдали огромный горбатый электровоз и толпу людей в форме около него, он торопливо пошел туда. Ну вот и все, подумал он, скорее туда, да, туда, я уеду отсюда, и все кончится. Мимо мечущихся людей, мимо сваленных в кучи тюков и чемоданов, по бесконечно длинной платформе он дошел до конца здания, позади изнутри выдавили оконное стекло вагона, брызнули осколки, послышался женский визг, справа потянулись другие пути и другие поезда; увидев какое-то шевеление вдали, в толпе военных, он прибавил шагу, справа у поезда толпились женщины в странной полувоенной форме, собравшись вокруг офицера, они получали какие-то сумки, которые тут же надевали через плечо; уже почти миновав их, машинально, в последний раз зачем-то взглянув в их сторону, он вдруг увидел Ларису. Стоя в стороне от остальных, она, кажется, еще раньше увидела его. Женщина в погонах что-то прокричала, остальные, подхватывая рюкзаки, заспешили в вагон, девушка в погонах, пробегая мимо Ларисы, что-то быстро сказала ей; обернувшись, что-то ответив ей и еще кому-то, звавшему ее из вагона, Лариса вновь повернулась к нему; бросившись к ней, он остановился в полушаге от нее; стоя неподвижно, закусив губу, почти весело она смотрела на него.
– Привет.
– Привет.
С дрогнувшим горлом, не зная, что говорить, застывший, мгновенье он зачем-то смотрел выше ее плеча.
– С ними?
Обернувшись вслед за его взглядом, она быстро и как будто бы даже беззаботно кивнула.
– Да. Уже отправляют.
Силясь найти волшебные слова, которых не было, простреленный, раздавленный черным солнечным днем, он сказал совсем не то, что хотел.
– Я не был виноват тогда.
– Я знаю.
Мимо вагона, спотыкаясь, пробежали женщины с флажками.
– Куда писать, как связываться, хоть какие-то координаты есть?
Она быстро помотала головой.
– Нет. Никто еще не знает ничего.
Молча они стояли друг против друга, слеза, затем другая побежали из ее глаз, он шагнул к ней, она бросилась ему на шею; обнимая его, захлебываясь, по-детски она просто выла, трясясь, вздрагивая всем телом, онемевший, он сжимал ее плечо; так же внезапно резко отстранившись, стряхнув слезы, она через силу улыбнулась ему.
– Ладно, хватит.
Задорно тряхнув головой, она вздернула нос.
– Все будет хорошо, и мы поженимся.
Кто-то что-то страшно прокричал откуда-то из вагона, поезд медленно поехал; с внезапно сошедшей с лица улыбкой, как будто не слыша, она жалобно посмотрела на него.
– Это все на самом деле, да?
Вздрогнув, он бросился к ней; повернувшись, она побежала к поезду; вскочив на подножку, не оборачиваясь, она исчезла в вагоне. Медленно, затем разгоняясь, поезд промчался мимо него, с грохотом пролетел последний вагон. По платформе, потом, спрыгнув, по гравию и щебенке, по искрящимся осколкам битого стекла, ускоряя шаг, дойдя до военного состава, отдав старшему офицеру документы, он получил вещмешок и разгрузочный жилет; под ярким солнцем, почти не разговаривая друг с другом, люди стояли у вагонов, над горизонтом вздрагивали разрывы, офицеры носились взад-вперед вдоль состава. У старшего офицера что-то прохрипела рация, со всех сторон закричали «по вагонам»; забравшись внутрь, сев под маленьким зарешеченным оконцем, привалившись к вещмешку, невидяще он смотрел на сидевших и лежавших вокруг людей. Молча, прислушиваясь к разрывам, доносившимся сквозь грохот колес, стеснившись плечом к плечу, люди сидели, угрюмо опустив глаза или растерянно глядя по сторонам, никто почему-то даже не курил. Никогда, думал он, никогда я больше не увижу ее, Господи, зачем я только сейчас встретил ее, если б не это, может, сейчас было бы легче. Хотя не важно, сейчас уже не важно, сейчас можно вынести все, беречься нечего. Закрыв глаза, прислонив голову к жесткому вещмешку, он вспомнил, как она говорила ему: «А если ты во сне закричишь, я прижму тебя к себе, положу руку тебе на лоб, и все пройдет». Колеса стучали на стыках, солнце ударило в вагон; отвернувшись от света, не глядя в окно, и без него он знал и видел, как поезд, разогнавшись, несется по равнине – среди колонн беженцев, сожженных полей, яркая солнечная погода, дымы. Даже радостно. Все, все кончится. Скорее бы, подумал он, давай же, давай, ух и врежем мы сейчас врагу, ух, и пойдем мы сейчас в атаку. Что-то увидев в оконцах, люди повскакали с мест; сбросив ход, поезд завизжал тормозами; не желая смотреть в окно, примерно представляя, что они там видят, поднявшись вместе со всеми и закинув на плечо вещмешок, он подошел к дверям, пару минут кто-то бегал и голосил снаружи, потом двери раздвинули, все спрыгнули на насыпь, серо-зеленую, шевелящуюся массу наскоро построили, взводные что-то прокричали; вскрыв пломбированные вагоны, раздали оружие и боекомплект, по лежащему впереди полю, залитому водой, колоннами, всех повели вперед, туда, где клубились дымы; среди топкого поля, в воде колонны быстро расстроились, несколькими бесформенными массами, в сплошном плеске воды, медленно все брели по открытому, сияющему на солнце пространству, вода прибывала, вода была уже почти по колено, кто-то заговорил о том, что выше по течению взорвали плотину, кто-то закричал «прекратить разговорчики», на искрящейся поверхности плавали головки цветов, травинки и жучки. Что-то вспыхнуло впереди, раздалась команда «развернуться в цепь»; растянувшись по полю, несколькими длинными, изломанными, рваными линиями они шли в плеске воды, впереди, в разрывах дымов показались танки, засуетились офицеры, старший офицер, с трудом выдирая ноги из топкого дна, побежал вдоль цепи, слышно было, как кто-то кричал в рацию: «Окапываться? Как окапываться? Сюда бы тебя, посмотрел бы сам, умник». Огромные, непривычно радостного светло-серого окраса, с неожиданным проворством танки мчались по полю, поднимая буруны воды, задолбили пулеметы, справа и слева от Вадима очереди срезали по нескольку человек, солнце сияло в воде, чем бы врезать ему, подумал Вадим, из подствольного, что ли, да нет, осколочная, что она ему сделает, приложившись, он все же нажал спусковой крючок ГП-30, ударило в плечо, в ореоле из сияющих брызг, ничем не поврежденный, танк, радостный, блестящий, мчался к нему, под лучистым, нестерпимо ясным небом ударил гром, и все кончилось.
