На короткое мгновение установилась тишина.
– Единственное неправильное слово – «знаем».
– Ну, вопрос спорный.
– Вопрос бесспорный. Нет, подождите. Знание – какое знание? У вас нет знания. Знание предполагает понимание предмета во всем комплексе его взаимосвязей. У вас нет понимания. У вас есть сумма сведений. Человеку, с трудом выучившему Псалтырь и тройное правило арифметики – ничего личного, коллега, это метафора, – вручили полную и исчерпывающую инструкцию по эксплуатации турбореактивного двигателя. Хорошо – и том лекций по термодинамике – пусть даже написанный безупречным, методически конгениальным языком. Мальчик оказался понятливым, смышленым – и научился по инструкции управлять режимами двигателя на стендовой установке. И даже прочитал лекции, и даже, как ему показалось, что-то понял. Но этот розовый мираж быстро кончится, как только этот мальчик на основе своего «понимания» попробует запустить на двигателе режим, который не описан в инструкции. Двигатель разлетится на тысячу кусков, и дай бог, чтобы мальчику при этом не оторвало хотя бы руки. А скорее всего, он, подобно двигателю, сам разлетится на фрагменты. Кружок «Занимательная травматология» – вот чем, в лучшем случае, все вы с некоторых пор являетесь. И это я еще смягчаю.
– Ну, пошло-поехало. Только давайте без попсовой драматизации. «И как мне уберечь моего милого мальчика от смертельной игрушки, подброшенной ему Оппенгеймером». Без розовых слюней, пожалуйста, и так уже тошнит от всего этого.
– То есть наше будущее безоблачно и прекрасно? Штыки примкнуть – и в атаку?
– Подождите. Ну, подождите, пожалуйста. О чем вы? Да нет, я понимаю, о чем вы, осторожность, гносеология, все это прекрасно. Только скажите мне – то, о чем мы думали, о чем столько говорили, что хотели приблизить, это что – все? Это наше прошлое? Мы больше ничего не хотим? Вот я смотрю на вас, и я не понимаю – кто вы? Пожалуйста, просветите меня, дурака. Вы те же, или, может быть, я чего-то не заметил, может, что-то изменилось, а я этого не понимаю. Вы примирились? Вам все нравится? Вам что, нравится, куда все катится? Вы что, полюбили это? А если нет, то почему, когда наступил момент, когда мы можем воплотить это на практике – да, тщательнейшим образом все обдумав, с тысячей предосторожностей – вы вместо того, чтобы это делать, вдруг начинаете говорить правильные слова? Почему?
– Не поможет вам ваша тысяча предосторожностей…
– Не надо уводить разговор в сторону. И не надо говорить, что у нас нет понимания. Насчет понимания, извините, почитайте Дюма: «Высказывайтесь от своего имени, Портос, когда говорите подобные глупости». У вас нет понимания, а у меня есть. И я готов вам это доказать, и объяснить, если что-то непонятно.
– Мы обсуждаем совершенно не то, что нужно обсуждать. Это не вопрос научный, это не вопрос остроты чьих-то мозгов – в конце концов, все аспекты вновь открывшихся нам сведений мы многократно обсуждали – и в этой же комнате, и в этом же составе. Нами проведена масса экспериментов, доказана справедливость представленных нам постулатов, синтезированы новые вещества, их действие проверено – если хотите, с позиций доказательной медицины – что касается глубины понимания, то, может быть, она и недостаточна, но, во всяком случае, она не меньше, чем глубина понимания классических сведений, известных нам с давних пор. Это вопрос этический, это вопрос нашей решимости, нашего долга, вопрос гуманистического сострадания. И только к этим мотивам следует прислушиваться.
– У вас нет гуманистического сострадания. У вас есть безоговорочная вера в Великого куратора.
– Вера?! Хотите унизить? Нет-нет, я стерплю. Какая вера? Хорошо. Вы видели то же, что и я, анализировали то же, что и я, экспериментально проверяли то же, что и я, в конце концов, пришли к тем же выводам, что и я. Где здесь вера, скажите, где? Где она просочилась?
– Да, я видел. Мы все видели. Только вопрос – что мы видели? Хорошо. Пришел Христос, накормил семью хлебами тысячу человек, исцелил страждущих. Только откуда известно, что это Христос? Может, это дьявол в обличье Христа?
– А знаете, в чем фокус? В том, что вы бы и реальному Христу это сказали.
– «Реальному Христу» – это замечательно. Прекрасный довод в устах атеиста.
– Знаете, вот я смотрю на вас и не могу понять, кто из вас меня больше пугает. Вы лучше скажите – на сколько лет нас продвинули вот эти невесть как появившиеся, задарма преподнесенные, перевязанные розовой ленточкой знания? На пятьдесят? На семьдесят? И это при космических – без всякого преувеличения – текущих темпах развития биохимии и генетики. И вы что, всерьез полагаете, что чистота и качество понимания этих знаний будут равны чистоте и качеству знаний самостоятельно добытых, по крупицам осмысленных, выстраданных? И что вы действительно поймете смысл и границы применения этой подаренной вам игрушки прежде, чем она рванет у вас в руках? А что касается вас, милейший, то вам без всяких психоаналитиков давно надо понимать собственные побуждения и мотивы. И поменьше распространяться о гуманистическом долге и сострадании. Это не долг и не сострадание. Это просто раскаяние людей, десятилетиями работавших на войну. Но живые люди – не материал для излечивания ваших неврозов, так что если хотите внутреннего спокойствия, то добивайтесь его какими-нибудь менее социально взрывоопасными методами. Афобазол какой-нибудь попейте.
– Я знал, что мы докатимся до взаимных оскорблений. Вот, пожалуйста, распишитесь в получении.
– Особенно впечатляет один из предыдущих тезисов. Что для того, чтоб быть красивой, надо страдать, это я слышал, а вот что для того, чтобы быть умным, надо страдать, – это уже что-то новенькое.
– Послушайте, вам не кажется, что нам давно пора прекратить эти дурацкие дискуссии и просто проголосовать?
– И вы думаете, это что-то даст?
– Не знаю. По крайней мере, хоть какая-то определенность, может, наконец обозначится.
– Ага. Как у синоптиков. Они, говорят, когда не знают, будет завтра дождь или нет, тоже на голосование ставят.
– А что произойдет после этого голосования, вы представляете?
– Подождите! Подождите! Послушайте, я не понимаю, что происходит. Мы все были едины, когда говорили о проблеме, мы понимали, что она глобальна, всеобъемлюща, что только мы – в силу нашей профессии – имеем хоть какую-то возможность противостоять ей, что нужно воспользоваться малейшим шансом, если только он появится, и вы были согласны, вы говорили, что это единственно достойная задача для ученого, что низким, интеллектуально и эмоционально постыдным было бы закрыть глаза, зажмуриться, уклониться от вызова, что все ресурсы, все интеллектуальные и нравственные силы надо положить на это. Что изменилось? Вы больше так не считаете, ситуация вас больше не пугает, не волнует? Кто говорил, что нет более унылого зрелища, чем бездарная молодежь? Кто говорил про последний шанс сохранить плодоносящую ветвь на мертвом дереве? Что вас пугает теперь? Опасность, которая если и присутствует, то в совершенно вегетарианских дозах? Ответственность? Объясните.
