Внизу у подножия взметнувшегося столба огня возникла шатающаяся фигура. В платье из пламени, с раскинутыми руками она сделала несколько шагов и рухнула огненным, слепым комом. Вот и Сватомир присоединился к Сергею в небытии. Тэпп не мог позволить, чтобы это выбило его из колеи.
Все мы мертвы.
Будем прахом к утру.
Он вытер с губ струйку слюны, опять выстрелил в Джеймса, и в унисон грянул гром.
У отметки в пятьдесят метров в лицо Джеймсу, словно праздничная шутиха, взорвался камень. Острые осколки впились в нос, в губы, один, как зернышко попкорна, застрял между передними зубами, и он выплюнул его. Оттолкнулся локтем, поднялся, смахнул кровь и капли дождя с век – Джеймс видел, глаза остались невредимыми. И рассмеялся.
– Опять промазал!
Но Тэпп промахнулся на фут. Его пули ложились все ближе, и по мере того, как расстояние сокращалось, к нему неизбежно возвращалось превосходство. Даже с ослепленным прицелом снайперская винтовка на близкой дистанции эффективнее отвертки. Вероятно, именно поэтому ни одна армия мира не вооружает своих бойцов отвертками. Джеймс не позволял себе думать, что произойдет, когда завершится эта трудная часть и он доберется до логова стрелка. Нет, трудности в тот момент только начнутся. Это как пробежать марафон, а потом сразиться с медведем. С отверткой в руках.
Его смех стих. Пришло осознание, что сегодняшней ночью все-таки придется умереть. Закончились несколько приятных минут, когда он вообразил, что возможен иной исход.
Вперед. Не сдавайся!
Но Джеймс терял импульс. В руках и ногах возникла тяжесть. Факел чихал, и мигающий красный огонь навел на мысль, что, когда дело дойдет до столкновения, выдавать свое истинное местоположение невыгодно. Его естественное ночное зрение нарушено – он различал лишь то, что позволял факел: двадцать футов вокруг в искаженной зоне красного света. Остальное – сплошная чернота, темная, как космос, холодная, безнадежная и безразличная. Тэпп мог находиться в ней где угодно: перемещаться, выбирать позицию, целиться, устраивать засаду, как мастер оценивает дерево, прежде чем сделать первый надрез. Именно этим он и занимался – организовывал засады.
«Он меня видит, – понял Джеймс, – а я его нет. Мы вернулись к тому, с чего начали». Джеймс подавил тошнотворный страх.
Вперед. Не сдавайся!
Однако он устал. Колени подгибались. Горло драло от дыма и судорожного дыхания. Кровь заливала глаза и склеивала веки. Щеки и губы болели, как от выстрела мелкой дробью. Будь рядом Эль, она бы как-нибудь прокомментировала его внешность, может, сказала бы, что он сходил на охоту с Диком Чейни
[14]. Но ее с ним не было: она умирала одна почти в миле от него.
Грянул новый выстрел, сорвав жилет с его левого плеча, и тот повис, как накидка. Тяжелая пуля из тех, что валят бизонов, пролетела поблизости, а могла бы оторвать руку. Но Джеймс привык, что в него стреляют. Зато он подобрался к Тэппу. Метров на тридцать. Или на двадцать пять.
Камни стали выше, и он карабкался на них на четвереньках. Жесткая трава резала щеки, дождь заливал глаза. Приходилось защищаться локтем, сплевывать сгустки крови и ползти вперед. В другой руке Джеймс сжимал отвертку, словно ледоруб, втыкал в мягкие уступы земли, подтягивался и перелезал, будто забирался на ледник.
Не отступай. Ради Эль.
В этот момент Тэпп попал в него. Сущая правда: если человек ловит пулю, то звука выстрела не слышит. Нечто чудовищное распластало Джеймса, и он различил доносившийся сверху подлый голос шерифа:
– Прекрасно! Мой прицел ночного видения снова заработал. Слышишь, Джеймс, он в порядке, и я вижу твою жену. Идиотке ничего не угрожало в машине, но она выбралась из нее, ползает по траве и что-то ищет. О нет! Разнесу ее башку, как пузырь с водой. О нет… о нет… о нет…
Щелкнул металлический затвор, и Джеймс подумал: «А я ведь так близко подобрался к нему. Очень близко».
Затем земля ушла из-под него, Джеймс падал, проваливался, становился невесомым и слышал отвратительный голос чудовища, которым был Тэпп – то ли истеричный, то ли уязвленный, который быстро мерк, как шум убегающей в сток из раковины воды:
– Чем моя старая добрая винтовка «AR-15» похожа на Боба Марли? Тем, что всегда заедала, как его регги. О нет… о нет… о нет, Джеймс…
Глава 24
Эль увидела ключи.
В десяти футах в конусе света от миниатюрного фонарика-брелка, который она нашла под водительским сиденьем в салоне помощника шерифа. Ключи серебристо поблескивали на плотной земле у края дороги. Эль приблизилась. Зажала фонарик во рту и, когда ползла, чувствовала, как рифленый металл трется о зубы. Со скованными наручниками впереди руками она напоминала готовящуюся к прыжку ныряльщицу. (Плавание Эль ненавидела так же сильно, как бег.) И передвигала вперед колени и локти и, хрипло вдыхая, чувствовала, как холодный, враждебный воздух с каждой секундой все больше наполняет грудь.
Еще ближе. Тогда она сможет снова дышать.
Ее не волновало, что Тэпп, наверное, видит ее в прицел. Лучше уж рискнуть умереть здесь, чем наверняка – в машине помощника шерифа. Здесь у нее хотя бы оставалась ничтожная капля надежды. Трудно было поверить, что ей удавалось вот это: ползти с фонариком во рту и при этом, подобно намокшей флейте, мучительно свистеть легкими. В волосах грязь. Ногти черные. Вид у нее как у призрака из фильма ужасов. Эль даже не чувствовала себя самой. По крайней мере, истинной самой. А окровавленной версией той задиристой девчонки, какую вообразил Джеймс после того, как заметил, как она грохнулась на беговой дорожке. Эль Эверсман, которая так этого хотела…
«А чего, собственно говоря, я хочу?
Я хочу детей.
Я хочу детей от Джеймса. Очень сильно».
И не важно, что ее матка из мышьяка или средства для чистки раковин, неважно, что ее проблемы ставили в тупик всех врачей в Калифорнии, что бабушкина люлька Ковчега Завета осталась пустой в «детской», которая постепенно превратилась в домашний кабинет, а позднее в пепел. Она бы продолжала попытки. Они бы продолжали попытки. И всякий раз они с Джеймсом давали бы имена, потому что все мы никто, пока не становимся чем-то. И любой, даже самый ничтожный шанс на существование заслуживает, чтобы в него поверили.
Здесь лежит Эль Эверсман…
Ключи от наручников отразили кружочек света, и Эль выпустила фонарик изо рта. Если бы ее руки не были скованы наручниками, она бы дотянулась до ключей, но теперь требовался последний рывок.
Эль сделала его и схватила ключи обеими руками.
И услышала по рации Дуги Хаусера выстрел. Не пустой, хрусткий дальний щелчок, а гулкий, раскатистый, близкий. Мощный и неприятный, как автомобильная авария. Все детали померкли, и мозг перескочил с крыши «Капризной свинки», где они проводили с Джеймсом время, к скоростям звука и света, – вернулся к шаткому ходу мысли, влекомой взбудораженными ударами сердца.
