– Все так плохо?
Алексей Иванович вздохнул:
– Не знаю. Поймите, я занимаюсь вопросами идеологии и партийного строительства, некоторыми хозяйственными делами, безопасность и оборона не в моей компетенции. Товарищ Ким Ир Сен очень жестко пресекает попытки вторгнуться в его сферу ответственности. Я говорю о своих впечатлениях и, вполне возможно, слишком сгущаю краски. Но, я… Я боюсь! Боюсь за себя и свою семью. У Кима много влиятельных друзей в СССР, меня он просто пустит в расход. Но я боюсь и за Корею! Поверьте, эта страна не меньше других заслужила спокойную и мирную жизнь, нынешний курс ведет ее к военному коммунизму, а не к процветанию.
Северов был очень удивлен прозорливостью Хегая. С другой стороны, он с Ким Ир Сеном работает плотно, знает его неплохо, а замашки на роль Великого Гения всех времен и народов не вдруг появились.
– Я много думал о том, что же делать дальше и пришел к выводу – самым правильным решением будет отказ от независимого государства и вхождение в состав СССР. Сами понимаете, с такими мыслями в руководстве мало кто согласится, но для Кореи это будет благом, я убеждаюсь в этом все больше с каждым днем. Я хочу просить вас донести эту мысль до товарища Сталина. Сам я сделать этого не могу, не дойдет мое послание до Москвы, а меня просто ликвидируют.
«Эка тут все завертелось! Но мысль, похоже, дельная. Люди-то не виноваты, что у Ким Ир Сена мания величия и идеи чучхе в голове теснятся!»
Северов пообещал Хегаю поговорить со Сталиным, но предупредил, что случится это нескоро, если только вдруг внезапно не отзовут.
На следующий день Олег связался с Петровским, спрашивал об отношениях с корейским руководством, тот ответил, что Диброва с его подачи разговаривал с руководителем отдела внешней политики ЦК ВКП(б) товарищем Сусловым. Михаил Андреевич разъяснил, что Корея не является государством, активно поддерживавшим агрессивный блок стран Оси и их сателлитов, позиции Трудовой партии в ней сильны, она является правящей. Поэтому такой тесный контроль, как в Японии, совершенно недопустим. В общем, категорически запрещается лезть в местные дела. Мол, товарищи Пак Хон Ен, Ким Ир Сен и другие лучше знают, что делают, мешать им не надо, сами разберутся. Наша задача помогать им укреплять обороноспособность, вот и занимайтесь, а во внутренние дела Трудовой партии Кореи не лезьте.
Поразмыслив, Северов решил связаться с Забелиным и спросить его совета. Сделать это удалось только на следующий день, Олег обрисовал ситуацию, сказал, что никаких фактов у него нет, лишь разговор с Хегаем. Сталин ставил задачи как командиру авиагруппы, про иное даже не намекал, так что для обращения к нему должны быть веские причины, а у него одни домыслы. Владимир Викторович ответил, что занимается совершенно другими вопросами, поэтому сообщить что-то новое не может. А что касается выхода на Верховного, посоветовал не торопиться, сначала собрать информацию и подать взвешенную докладную записку. Мысль была понятной и, в общем, справедливой, вот только могло так случиться, что эта самая записка запоздает. С другой стороны, его беспокойство в значительной степени было связано с его послезнанием, поэтому обосновать сейчас свои опасения он ничем не сможет.
Нисколько не успокоенный общением с Петровским и Забелиным, Северов вызвал к себе начальника особого отдела ОАГ полковника Ногтева. Миша за эти годы изучил летчика как облупленного, поэтому Олег предельно откровенно рассказал ему о своих подозрениях и спросил, какие мысли на этот счет имеются у его коллег. Обстановкой в районе дислокации группы Ногтев владел хорошо, поэтому в возможность каких-либо подрывных действий населения не верил, да и контролировалась эта территория плотно. Что касается всей страны, то у него только общие сведения. Местные коллеги работают вроде неплохо, тут своя специфика (ну да, Восток – дело тонкое!), составить же свое мнение за несколько дней он не успел. Миша понимал, что Северов этот разговор затеял неспроста, поэтому твердо пообещал присмотреться, аккуратно провентилировать вопрос с другими начОО, которые здесь дольше сидят. На этом и расстались.
Следующая неделя была посвящена полетам, летчики сдали зачеты штурманам полков. Приезжал посол и главный военный советник Терентий Фомич Штыков, генерал-полковник и, в прошлом, ЧВС Ленинградского, Карельского, Волховского и Дальневосточного фронтов. С ним Северов был немного знаком, все-таки под Ленинградом повоевать пришлось немало, но особо откровенного разговора не получилось. В собственно военных делах Штыков разбирался слабо, зато с Ким Ир Сеном сошелся хорошо, во всем ему доверял. Немного успокаивало то, что советников в Корейской народной армии было почти столько же, сколько самих местных военных, да и на флоте не меньше. От него же Олег узнал, что помимо трехсот модернизированных Т-34 есть еще и сотня Т-44 с 88 мм KwK 43 L/71. Северов знал, что в 1946 году всего было сделано триста таких машин, вооруженных неплохой немецкой пушкой пока наша промышленность не обеспечила необходимого количества 100 мм Д-10. В сухопутной артиллерии Олег в прошлой жизни не разбирался, но даже те обрывочные данные, которые удалось выудить из уголков памяти подсказывали, что новые 85 мм и 100 мм пушки имеют существенно более высокие характеристики. К тому же для них вовсю производились подкалиберные снаряды, причем не только «катушки», но и других, более совершенных типов. Что ж, неплохое подспорье, ведь англичане и американцы потащат сюда не только танки времен прошлой войны, но и более новые модели. Олег читал материалы по А34 «Комета» и М26 «Першинг», правда не знал, отличаются ли они от таковых из его прошлой жизни, не интересовался тогда этим. Состав КНА Северов представлял себе достаточно хорошо, ознакомился еще в Москве, да и у Петровского кое-какие подробности выяснил, поэтому больше всего летчика интересовали последние разведданные об эвентуальном противнике и его планах. Штыкову эти вопросы не понравились, это было заметно, но, во-первых, ничего особенного командир ОАГ не спрашивал, во-вторых, давить на человека, который в любой момент мог выйти на связь с Верховным, Терентий Фомич не рискнул.
– Картина следующая получается. На территории гоминьдановского Китая отмечается концентрация подразделений КНОА. Вот только десантных средств, позволяющих осуществить высадку на необорудованное побережье сколько-нибудь значительных сил, не выявлено. Таковые есть только у американцев и англичан, но размещены намного южнее.
– А зачем они им, ведь многие порты Французского Индокитая у них под контролем?
Штыков пожал плечами:
– Варианты разные, но главное не это. Выявлена доставка большого количества химического оружия на авиабазы стратегической авиации. Зарин, табун, вроде некоторое количество хлорциана.
И, предваряя вопрос летчика, добавил:
– В Москву сообщил сразу, потом уж к тебе поехал. С учетом запаздывания информации, они уже могут быть готовы к применению этой заразы.
Посол уехал, а Северов принялся размышлять. СССР всегда серьезно относился к возможности применения противником, кем бы он ни был, химического оружия. Да и достать густонаселенные районы Союза не так просто, ПВО не дремлет. Бывшие союзники рисковать не любят, предпочитают демонстрационные акции. Если вспомнить, когда и зачем в той истории бомбили Хиросиму и Нагасаки, чего здесь, кстати, не было, то возникает мысль – а не хотят ли наглосаксы и пендосы устроить нечто подобное, но при отсутствии ядрен батона использовать химию? Значит, вьетнамцев будут травить?
