Я уверена, что Шейла сейчас уставшая после поездки на «Скорой» посреди ночи, так что если она и нажала на кнопку вызова, то это должно быть что-то по-настоящему важное.
В каждом блоке на нашем этаже четыре палаты, и мы обычно плотно закрываем двери в каждую из палат, чтобы поддерживать в них повышенное давление, препятствующее попаданию туда микробов, из-за которых наши пациенты с подавленным иммунитетом могут тяжело заболеть. Когда двери остаются открытыми слишком долго, срабатывает оглушительный сигнал тревоги. Закрытые двери надежно защищают моих пациентов от всякой заразы, однако в то же время лишают меня возможности быстренько заглянуть внутрь, чтобы проверить, как их дела.
Я толкаю тяжелую дверь, ведущую в палату к Шейле, стараясь при этом быть как можно тише с металлической щеколдой, хотя и понимаю, что раз она нажала на кнопку вызова, то уж точно не спит. В ее палате темно, и она с головой укуталась двумя одеялами.
– Шейла? Меня зовут Тереза, и сегодня я буду твоей медсестрой.
Из-под одеяла неуверенно высовывается рука, и я, снова обработав руки антисептиком и надев перчатки, иду к ее кровати.
– Болит, – говорит она заглушенным одеялами высоким и страдальческим голосом.
– Живот?
– Болит, – повторяет она, и я вижу, как она кивает под одеялом.
– Я принесу тебе что-нибудь от боли, – говорю я ей.
Это один из моих излюбленных больничных эвфемизмов: я принесу тебе что-нибудь от боли. Может быть, чашечку горячего какао, плюшевого кролика со свисающими ушками, теплый компресс. Нет уж, в данном случае под чем-нибудь подразумеваются наркотики: викодин, оксикодон, дилаудид, морфин. Мы раздаем эти препараты, словно конфеты на Хэллоуин – наши пациенты нуждаются в них.
Выйдя из палаты Шейлы, я натыкаюсь на клинического ординатора онкологии – врача, специализирующегося на лечении рака, который проходит обучение, чтобы стать штатным врачом отделения онкологии, – он собирается зайти к ней в палату. Это добрый и толковый врач, но при необходимости принятия решения он постоянно колеблется, каким бы незначительным оно ни было. Сложно понять, связано ли это с тем, что он недостаточно уверен в себе, или же является следствием его плохого знания английского – а может быть, потому, что ему просто искренне нравится узнавать мнение медсестер. Хочется надеяться, что причина именно в этом.
– Юн Сан, – обращаюсь я к нему, и он расплывается в широкой улыбке, от которой его глаза превращаются в две маленькие щелочки. – У нее боли в животе…
– Ага, понятно, – прерывает он меня.
– Хмммм.
Он поджимает губы.
– И что вы думаете?
– Не уверена. Но ей не было ничего назначено от боли. Вы не против внутривенного дилаудида?
– Ага. Хмммм. Нет. Одна доза дилаудида, один миллиграмм – введете?
– Да! – радостно соглашаюсь я, потому что теперь Шейле не придется ждать, пока врач введет предписание в компьютер самостоятельно. Я направляюсь вниз по коридору в запертое помещение, где хранятся наркотические препараты. Вбиваю код, после чего ввожу свой личный на клавиатуре автоматизированного шкафа распределения медикаментов. Со всех ног возвращаюсь назад, остановившись у своего компьютера, чтобы заполнить нужную форму. Со всеми формальностями лучше разбираться сразу, а то потом непременно забудешь, тем более что речь идет о наркотиках. Нужно, чтобы все сходилось, иначе это может выглядеть даже как кража. Я записываю, что обезболивающее назначил врач и что Шейла вовремя получила необходимую дозу.
Закончив, хватаю пластиковый пузырек с дилаудидом и откручиваю крышку. Достаю стеклянную ампулу с препаратом и снимаю пластиковый колпачок. Спиртовой салфеткой протираю верхнюю часть ампулы, вставляю туда иглу шприца, переворачиваю ее и набираю назначенную дозу: один миллиграмм (один миллилитр). Отлично. Затем открываю один из своих шприцев с физраствором (раствор поваренной соли той же концентрации, что и в организме: используется для разбавления концентрированных препаратов и как основа для внутривенных инъекций), наслаждаясь характерным щелчком, после чего смешиваю десять миллилитров физраствора с одним миллилитром обезболивающего. Большинство наших пациентов не сидят на опиоидах (группа препаратов, химические производные морфина, именуются по названию природного источника – опийного мака), и им не нравится опьяняющее головокружение, возникающее при приеме неразбавленного препарата, так что я всегда развожу его физраствором ради их удобства.
Когда я захожу в палату, клинического ординатора там уже нет. Наверное, ему не удалось разговорить Шейлу. Ей явно было очень больно… Я разворачиваю шприц с физраствором и протираю спиртом нижний просвет ее катетера. Через капельницу она получает разжижающий кровь препарат аргатробан, и дилаудид вместе с ним лучше не давать, так что я останавливаю инфузионный насос, пережимаю трубку капельницы и ввожу десять миллилитров физраствора, чтобы удалить оставшийся на стенках аргатробан. После этого снова протираю просвет катетера спиртом и ввожу разбавленный дилаудид. После этого использую новую спиртовую салфетку и ввожу еще один шприц на десять миллилитров с физраствором. Наконец, отпускаю трубку капельницы и снова запускаю инфузионный насос. Аргатробан вновь начинает постепенно, капля за каплей, поступать в кровь Шейлы.
Я наклоняю свое лицо к ее спрятавшейся под одеялом голове.
– Должно подействовать довольно быстро, – говорю я ей. – Так что дай мне знать, если вдруг не поможет.
Я совсем чуть-чуть приподнимаю одеяло и прикладываю ей к спине мембрану стетоскопа, чтобы послушать ее легкие.
– Я тебя немного осмотрю, – объясняю я ей, взяв рукой за запястье, чтобы измерить пульс. Проверяю, не отекли ли у нее ступни (так мы оцениваем функцию почек и сердца), после чего вновь ее укрываю. Мне нужно еще послушать ее живот, однако я не хочу просить ее подвинуться, пока дилаудид не подействует.
– Я скоро вернусь, – говорю я ей, мысленно делая для себя пометку.
Я стараюсь не мешкать. В это время дня проще всего отстать от графика. Мне нужно еще осмотреть подобным образом всех своих пациентов, после чего проверить наклейки с датой установки на всех капельницах, а также на бинтах поверх них. Мы стараемся максимально защитить пациентов от инфекций, и именно поэтому я так «помешана» на антисептическом растворе, ношу резиновые перчатки и всегда протираю катетеры и канюли спиртовыми салфетками.
Захватив все таблетки мистера Хэмптона, которые ему положено принимать с утра, я захожу к нему в палату. Он лежит на кровати, вовсю моргая глазами, и пытается присесть, однако у него ничего не выходит.
– Здравствуйте! Меня зовут Тереза, я ваша медсестра на сегодня. Я принесла ваши утренние таблетки, – говорю я, показывая маленькие пакетики с таблетками в правой руке.
Он клонит голову, как бы кивая.
– Вы хотите присесть в кровати? Я могу вам помочь.
Он отрицательно качает головой.
