После ужина я смываю с себя воспоминания о прошедшем дне в душе, бросаю медицинскую одежду в корзину для грязного белья, надеваю пижаму.
Сегодняшняя смена закончилась. Разместившись на нашем потертом диване в гостиной, я разгадываю ручкой кроссворд в «Нью-Йорк таймс». Я использую чернила, а не карандаш, не потому, что так уверена в своих силах, а просто из эстетических соображений. Карандаш царапает бумагу, да и на сером фоне написанное им сложно разглядеть. Ручкой же водить гораздо приятней, и получившиеся заглавные буквы отчетливо видны каждая в своем квадрате.
Кроссворд меня успокаивает. Я читаю вопрос: «Как странствуют рыцари», после чего записываю: «БЕСЦЕЛЬНО». Отлично. Может, у меня и не получится разгадать его полностью, но только из-за того, что я не пойму странную логику или экстравагантный каламбур его авторов, либо не буду знать названия какой-нибудь европейской реки или небольшого городка в Оклахоме. Если я не разгадаю его полностью, то это не будет связано с каким-то моим существенным промахом, недостаточной бдительностью, эффективностью или эмпатией, либо незнанием того, что у кого-то болит живот, потому что его кишечник разорвало на части. Никто не пострадает, если я не разгадаю кроссворд до конца, если я найду все ответы в Интернете, а затем совру, будто ответила сама, если я выкину его в мусорное ведро, заполнив лишь наполовину.
Я поднимаю глаза от газеты и вижу стоящих передо мной дочек. Они только что из душа, с мокрыми волосами, которые не дают причесать.
– Спокойной ночи, мама.
– Стойте! Стойте! – говорю я, забросив свой кроссворд вместе с мыслями о прошедшем дне. – Мне еще нужно вас обнять. – Почти то же самое я сказала и Шейле – к счастью, моим детям ничего не угрожает.
Одна дочка вытягивает свой указательный палец и касается им моего – только такой физический контакт она мне позволяет. Другая, лишь слегка посопротивлявшись, все-таки дает мне просунуть ей за спину руку и прижать к себе.
– Спокойной ночи! – хором говорят они.
– Хотите, чтобы я вас уложила?
– Нет.
Иногда они соглашаются, и тогда я иду вслед за ними в их логово на третий этаж нашего дома, где они начинают мне рассказывать всякие истории: про сюжет книги, которую одна из них читает, про необъяснимую или забавную выходку одного из учителей в школе. Порой у нас даже бывают женские разговоры по поводу их невероятно подробных школьных занятий по половому воспитанию.
Сегодня, однако, они на это не настроены, а я и не настаиваю. Как бы мне ни хотелось этого признавать, однако я попросту валюсь с ног от усталости.
Мой сын – в свои четырнадцать ложится он позже девочек – приносит в гостиную рюкзак и принимается в нем копаться, словно белка, пытающаяся отыскать нужный орешек в своих запасах.
– Нашел! – говорит он, доставая какой-то листок.
– Что это?
– Вопросы по истории США.
Я не в курсе, что они сейчас проходят в школе. Войну за независимость? Промышленную революцию? Подпольную железную дорогу?
– А что вы сейчас проходите?
– Да там разное, – отвечает он, садится с листком за компьютер и заходит на нужную страницу.
– Ты же знаешь, что тебе нужно спать?
– Ага. – Он увлеченно читает.
– Что ж, ну ладно. – Я подхожу и треплю его за плечо. «Спокойной ночи. Не засиживайся».
– Спокойной ночи, – говорит он, не отрываясь от монитора. Ему явно интересно то, что он читает.
Я отправляюсь чистить зубы, и что-то в рутинной обыденности этого ритуала заставляет меня подумать про Рэя, Ирвина, а также Кандас, вырванных из своей привычной жизни и вынужденных заниматься лечением своего потенциально смертельного рака.
– Ты собираешься в кровать? – это мой муж пришел меня проведать.
– Угушеньки.
– Ты в порядке?
Я наклоняю голову.
– А что?
– Ну не знаю – кажется, тебе больше не по себе, чем обычно после дежурства.
Я вдыхаю воздух и выпускаю его наружу.
– Сегодня была какая-то бессмыслица. У одного пациента, с которым, как я думала, все в полном порядке, оказались серьезные проблемы, в то время как другой, по поводу которого я переживала, что он может умереть от химиотерапии, неожиданно пошел на поправку.
– А разве у вас так не всегда? Разве не поэтому это такая тяжелая работа?
– Думаешь? – Неужели я всегда живу в такой неопределенности, при этом даже этого не осознавая? – Полагаю, ты прав, – говорю я ему.
Он кладет свой указательный палец мне на лоб и едва касается той самой вертикальной складки, появление которой всегда означает, что я о чем-то переживаю.
– Сможешь заснуть?
– Посмотрим, – отвечаю я.
– Потому что я пока ложиться не буду…
– Ничего. Постараюсь уснуть. – Он кивает и уходит, выключая свет. Я кладу голову на подушку, а затем поднимаю ее, чтобы посмотреть на часы. Пол-одиннадцатого, а мне завтра вставать в шесть. Шейла сейчас бог знает где в больнице.
Шейла, Шейла, Шейла.
Я редко когда сразу засыпаю после смены, особенно если на следующий день у меня тоже дежурство, однако сейчас ко мне приходит покой, отгоняя прочь ненужные мысли. Мое дыхание постепенно становится более глубоким, и я чувствую плавное погружение в забвение. Завтра все повторится вновь, а потом будет еще одна смена, и еще одна, и еще. Я буду снова окружена болезнями, в полном неведении по поводу будущего. А ведь именно там живут мои пациенты, так что хочется надеяться, что рядом с ними найдется место и для меня.
Послесловие. Известное будущее
Питер оперировал Шейлу до двух утра, и, как он мне рассказал, ее брюшная полость была вся заполнена каловыми массами. Вот дерьмо. Ее живот был весь забит фекалиями. Питер отрезал мертвую часть ее толстой кишки, после чего вывел оставшийся кишечник наружу через брюшную стенку. В ближайшем будущем – а может, и до конца своей жизни – она будет испражняться в закрепленный на животе пакет. Это называется колостома, и как бы отвратительно или постыдно это ни звучало, пациенты со временем привыкают. Самое же главное то, что они продолжают жить.
После того как Шейлу прооперировали, я еще несколько раз спускалась в отделение интенсивной терапии. Один раз я разговаривала с ее сестрой, другой – с ее медсестрой, однако с Шейлой, чьи дела были довольно плохи, мне так поговорить и не удалось. А потом я сама заболела бронхитом и синуситом. Когда я снова вышла на работу, то у меня была слабость и страшный сухой кашель, который было слышно на всем этаже.
Несколько недель я с трудом дорабатывала до конца смены, однако потом более-менее пришла в себя и стала разыскивать Шейлу. Она лежала у нас в палате хирургии, и как-то раз, когда у меня выдалась свободная минутка, я решила к ней заглянуть, но ее уже не было. Медсестра сказала, что она уехала всего за пару часов до этого, – наконец-то выписалась после целого месяца, проведенного в больнице.
