«Я вложил в эту страну очень много», – шепчет Саймон. Он подозрительно оглядывается и все свои утверждения сопровождает оговорками. Гостиница – это одно из немногих мест в этой стране, где иностранцы вроде как могут разговаривать между собой более или менее свободно. Из-за этого широко распространено мнение, что всё тут нашпиговано подслушивающими устройствами – как это всегда было в таких местах в Советском Союзе.
Но у этого мнения есть и оппоненты. Другой Саймон, англичанин из «Koryo», который бывал в Северной Корее больше, чем кто-либо другой, считает, что это ерунда: «У них только в одном отеле “Янгакто” более тысячи номеров. Зачем им напрягаться и прослушивать всех и каждого?» Он считает, что обычные туристы мало интересны режиму – только их деньги.
«Нет-нет-нет! – говорит китайский Саймон приглушенным голосом. – Надо быть осторожными. Во всех номерах тут… микрофоны. ВО ВСЕХ!»
Марк, молодой помощник Саймона, входит в бар. Он из Циндао, но учился в Южной Корее и бегло говорит по-корейски. Он часто служит переводчиком при общении своего босса с северокорейскими партнерами.
«Это правда, – говорит Марк на безупречном английском, делая первый глоток пива, – я даже нашел один крошечный микрофон в нашем офисе в Вонсане: он был спрятан в светильнике. Вы слышали об отеле “Тонмён”? Там весь восьмой этаж наш».
Все-таки, мне кажется, более вероятно, что северокорейцы прослушивают своих партнеров по совместным предприятиям, чем обычных туристов… А с другой стороны, разве Алек не является бизнес-партнером товарища Кима?
Саймон напивался всё больше и больше, вместе со степенью опьянения росла и его паранойя, которая периодически сменялась желанием рубить правду-матку – но затем он, словно колеблющийся маятник, возвращался к своей навязчивой мысли: «Следите за тем, что вы говорите, они всё прослушивают, всё слышат», – говорит он монотонно, а затем громко воздает хвалу Ким Чен Ыну, осуждая демократию и рыночный капитализм.
Когда он набирается смелости, чтобы коснуться политических тем, то говорит, что Ким Чен Ын окружен толпой старикашек. Именно это тормозит прогресс страны. Избранный круг руководящей верхушки, который молодой Маршал унаследовал от Ким Чен Ира, включает большое количество сторонников жесткой политики и идеалистичных догматиков. Их влиянием объясняются последние чистки высших эшелонов власти, полагает Саймон, из которых наибольший резонанс вызвала казнь дяди Ким Чен Ына – Чан Сонтхэка, считавшегося вторым человеком в Пхеньяне и являвшегося одним из главных советников молодого лидера. Но когда я спрашиваю Саймона, думает ли он, что Ким испытывает сильное желание пойти по пути наследника Мао, реформатора Дэн Сяопина, – он просто кивает в знак согласия, а затем возобновляет свои заклинания: «Следите за тем, что говорите, Ким Чен Ын велик, капитализм – зло».
«Я первый раз встречаю тут американца», – Марк говорит это с ноткой заинтересованности в голосе.
«Я бывал тут много раз, – отвечаю я, зажигая сигарету. Язык несколько заплетается: – Я знаю… как вести себя тут. Не должно быть никаких проблем».
«Да, но… в самом деле, сейчас не самое лучшее время для приезда американцев».
«Очень опасно, очень опасно», – Саймон добавляет новые слова в свои повторяющиеся то ли молитвы, то ли заклинания.
«Тебе надо быть осторожным, более осторожным, чем тем парням», – он кивает в сторону моих товарищей, сидящих на другой стороне стола.
Саймон дает мне свою визитку: «У тебя проблема – ты звонишь мне. Я знаю здешних людей. Любая твоя проблема – я решу ее». Он с авторитетным видом бьет себя в грудь.
Я киваю и благодарю его.
Мы собираемся уходить, и Марк берет с нас обещание завтра вечером выпить вместе еще раз. В отеле «Сосан» нет такой движухи, как в барах гостиниц, расположенных в центре города. Конечно, тут нет и людей одного с Марком возраста, с которыми можно зависнуть. Из-за работы ему необходимо проводить здесь несколько месяцев подряд, без интернета, без возможности поддерживать связь со своей девушкой, оставшейся дома; единственные люди, с которыми он может общаться, – его босс и тщательно отобранные северокорейские бюрократы и хозяйственники – все гораздо старше него. Мы уверяем его, что, конечно, мы еще встретимся и выпьем, а затем направляемся на двадцать восьмой этаж, который будет нашим домом весь следующий месяц.
* * *
Стоя на балконе своего номера, я вглядываюсь куда-то вниз, в темноту города, представляя, как это всё будет выглядеть, когда я отдерну шторы через несколько часов утром. Ким Чен Ир любил говорить: «Мы должны окутать наше городское пространство плотным туманом, чтобы не дать нашим врагам возможности узнать что-либо о нас». Сказать, что утренняя дымка явственно отражает сущность моего восприятия Пхеньяна, означало бы сильно преувеличить. Но правда заключается и в том, что часто первое, что нам приходит в голову, когда мы вспоминаем о городах, в которых когда-то побывали, это абстрактная совокупность мысленных ассоциаций. Это могут быть люди, с которыми вы там выпивали. Сценки, которые вы наблюдали, пока ждали возможности перейти улицу. Ароматы готовящейся еды, доносящиеся из ресторанов. Дымка, которая окутывает вас, когда вы выглядываете из окна своего отеля.
Каким образом то или иное место заставляет вас ЧУВСТВОВАТЬ? Особенно такое место, как это, где каждый день ты словно на американских горках, где эмоции быстро сменяют друг друга: очарование, интрига, отвращение, удивление, ужас, – а зачастую возникают все одновременно, здесь и сразу.
Существует широкая пропасть между тем, чем Пхеньян стремится быть, и тем, чем он действительно является. Картина «Ночь в Пхеньяне» была написана художником Ким Мёныном в 2012 году – то есть в год моего первого приезда сюда вскоре после кончины Ким Чен Ира и возвышения Ким Чен Ына. На ней столица блистает, мириады огней всех цветов отражаются в водах Тэдонгана, дополнительно освещая яркий ночной город. Когда я увидел это полотно в первый раз, я воспринял его в большей степени не как искаженную интерпретацию, но как идеальную картинку города-мечты, который должен быть построен.
Слишком многое изменилось за последние четыре года. Город, который раскинулся у меня под ногами, уже не такой темный, каким был когда-то. Городские проекты, вроде мерцающей улицы Будущего, способствуют уменьшению этой пропасти между идеальным и реальным. Ее же заполняет сама жизнь: это и трясина сверкающих противоречий, и вопиющее лицемерие, и одурманивающие лозунги, и волнение от тайн, о которых можно говорить только шепотом, и ужасные опасности, и повальное стремление выдать желаемое за действительное. Сбитый с толку всей этой мешаниной и еще более – теми эмоциями, которые она вызывает, я понимаю, что мне надо как-то уживаться с этим городом и всей этой лажей. Чем больше я узнаю этот город, тем хуже понимаю. Но чем меньше мое понимание, тем сильнее он меня очаровывает. Город, населенный людьми, способными долго противостоять разгрому. Город, который вырос из мечтаний одного человека и его потомков.
Часть вторая
Худшая страна в мире
Седьмая глава
На следующее утро, пока официантка расставляла перед нами с Алеком и Александром чашки с растворимым кофе в огромном пустом зале ресторана, к нам присоединился Саймон. Во время завтрака он, к удивлению, оставался очень тихим, хотя было очевидно, что он внимательно и с большим интересом прислушивался ко всему, о чем мы говорили, как будто всё еще пытаясь понять, что мы из себя представляем. В тусклом свете утреннего отрезвления мне показалось, что Саймон не слишком силен в знании иностранных языков. Но его молчание всё равно заставляло задуматься о том, насколько же болтлив он был накануне вечером. Возможно, он отмалчивался, потому как боялся, что и так наболтал много лишнего. В самом деле, в последующие недели мы сталкивались с ним еще несколько раз, и в гостинице, и в городе, но он никогда более не предпринимал новых попыток заговорить с нами. Более того, он прилагал видимые усилия, чтобы держать некоторую дистанцию.
