Трудный поход, который люди поколения чанмадан и их родители сумели пережить, – это эвфемизм, термин, повторно использованный режимом, впрочем, как и многие другие символические фразы. Первый Трудный поход не имел ничего общего с голодом, а относился к трудностям холодной зимы 1938–1939 годов, когда партизанское движение Ким Ир Сена почти разгромили японцы. Второй Трудный поход (1994–1998 годы), который был определяющим для формирования поколения чанмадан периодом, ознаменовался голодной смертью, по разным оценкам, которые невозможно проверить, от 240 тысяч до 3,5 миллиона человек. (Достоверную статистику правительство страны не опубликует.) Среди выживших много тех, кто остановился в развитии – умственном и/или физическом. Многие до сих пор страдают от болезней и других проблем со здоровьем, что связано с хроническим недоеданием в детском возрасте.
Нехватка продовольствия была проблемой КНДР на протяжении всего периода существования страны. С того момента, как Ким Ир Сен решил последовать примеру своего учителя Сталина и сосредоточиться на развитии тяжелой промышленности (этой директиве строго следовали), сельское хозяйство постоянно деградировало. Навязанная народу потогонная система труда в сочетании с низкобелковым рационом питания приводила к хронической усталости и истощению. Сегодня по пути в Нампхо мы проезжали мимо так называемой плотины Западного моря. Это, наверное, самый затратный из проектов, тешивших тщеславие Ким Ир Сена: гигантская дамба, на постройку которой ушли огромные ресурсы и по большому счету напрасно – их просто растратили впустую. Возведение дамбы привело к серьезной экологической катастрофе, которая стала одной из причин голода 1990-х годов.
Тяжелая промышленность против легкой. Ожирение против истощения. «Для нас очень важно, – объяснил мне как-то в Сеуле один из северокорейских беженцев, – чтобы лидер был толстым». Это признак благополучия и надежды. Даже если народ недоедает, образ упитанного Вождя служит для них символом будущего богатства и процветания. «Мы все будем так выглядеть при окончательной победе социализма», – кажется, внушает народу образ Вождя. Ну или по крайней мере это: «Может быть, у нас и плохо, но в других странах всё, должно быть, еще хуже».
Больше тут никто не голодает. Неизвестно, сколько северокорейцев до сих пор искренне верят пропаганде. Возможно, не так много. Даже за пределами Пхеньяна люди поняли, что им надо научиться играть в капиталистические игры, чтобы выживать. Тут, на пляже, все люди очень тощие, хотя недостатка в еде нет. Пиво льется рекой. Всё это, возможно, привозится из Китая, но Маршал уже дал указания сделать приоритетом легкую промышленность, то есть производство товаров повседневного спроса. Что входит в явное противоречие с политикой его деда, которой в большей или меньшей степени придерживался и его отец. Конечно, у молодого Маршала не было особенного выбора – еще терпимее относиться к росткам капитализма или направить ресурсы на производство товаров широкого потребления, в жилищное строительство, в развитие инфраструктуры страны или, с недавних пор, в защиту окружающей среды. Это было самое малое, что он мог сделать, так как унаследованная им система власти не так уж давно наглядно показала, что не заслуживает доверия.
* * *
На берегу группа подростков с остервенением танцует под электронные обработки инструментальных композиций последних хитов группы «Моранбон». Я вглядываюсь в напряженные и холодные лица, в грубые, резкие движения, когда они просто выворачивают свои конечности. Ро также таращится на них, а затем вдруг смеется. «Пинду», – шепчет Александр мне на ухо. Медицинский препарат местного производства, который поначалу выпускался правительством только на экспорт, а сейчас стал очень популярным как среди подростков, так и взрослых не только за лекарственные свойства, но и за его действие, направленное на снижение чувства голода, улучшение концентрации и работоспособности. На Западе этот препарат называют «кристаллический мет».
Группа мужчин средних лет делает мне знаки, подзывая и предлагая выпить с ними. Я соглашаюсь на глоток сочжу из бутылки, которую мне протянули. Маленькая девочка, дочь одного из моих «собутыльников», танцует под какую-то северокорейскую попсовую мелодию, доносящуюся из бумбокса. Под оглушающие звуки последних аккордов песни она садится на шпагат. Мужчины поддерживают ее аплодисментами и веселыми возгласами, а затем выталкивают меня на импровизированный танцпол под натянутым навесом. Я стараюсь изо всех сил. Мне достается порция смеха и аплодисментов.
«Какая страна?» – перекрикивает грохочущую музыку один из них.
Его товарищи заинтересованно поворачиваются ко мне. «Германия», – вру я инстинктивно.
Они облегченно выдыхают.
«Германия – это хорошо!» – заключает один из них. Остальные громко выражают согласие.
* * *
Гиды позволяют нам поплавать. Мин отказывается даже входить в воду, а Ро иногда присоединяется к нам. Мы с Александром доплываем до соседнего пляжа. Местные, которые купаются, встречают наши белые физиономии с восторгом, очевидно, осознавая, что это, может быть, их единственный шанс в жизни пообщаться с иностранцами. Они спрашивают, откуда мы. В этот раз я говорю правду. Они улыбаются и тепло меня приветствуют. Никто не хочет сегодня говорить о политике. Вокруг нас двоих собирается толпа, пока мы плывем к берегу. Один юноша спрашивает, чем я зарабатываю на жизнь. Отвечаю, что я писатель, а сейчас – студент Педагогического института имени Ким Хёнчжика. В свою очередь я спрашиваю, чем занимается он. «Я простой рабочий», – отвечает юноша. Женщина-фотограф пробирается сквозь толпу, рекламируя свои услуги. Александр подзывает ее и просит снять нас вместе с нашими новыми друзьями. Женщина слега растеряна и нервничает, но в конце концов соглашается сделать снимок.
Мы решаем вернуться назад по берегу, мимо импровизированных шашлычных и пивных караоке-баров. Алек о чем-то увлеченно беседует с Мин, хотя его взгляд прикован к красотке, танцующей с подростками на некотором расстоянии от нас. Он скучает по своей девушке. Он ежедневно посылает ей эсэмэски с нового телефона, но она ни разу не ответила. Либо она не получает его сообщения, либо намеренно их игнорирует. Он начинает волноваться, не забыла ли она его.
День потихоньку подходит к концу, и мы решаем, что пора двигаться назад в Пхеньян, чтобы добраться до темноты. Садясь в наш микроавтобус, Александр внезапно вспоминает о фотографии. «Мин, можно тебя попросить найти ту женщину-фотографа? Или ее конторку, где они печатают фотографии? Я хочу купить одну. И возьми еще вторую для Трэвиса», – он сует ей два доллара. Ро уходит вместе с ней.
Мы остаемся одни и наблюдаем, как общее веселье постепенно утихает. Народ толпится на стоянке, как бы соображая, что еще можно сделать, куда пойти. Маленький мальчик танцует под жизнерадостную инструментальную музыку, доносящуюся из мобильного телефона. Вокруг стоят женщины, которые хлопают в ладоши и подбадривают его. Пьяный парень лет двадцати пяти ругается со своей девушкой из-за того, что она отказывается ехать с ним на мотоцикле. Он бросает оскорбления ей в лицо, а она стоит, окруженная своими подругами. Они все покорно и смущенно склонили головы, а парень ругается и размахивает руками.
