На другом мосту американские военные садистски развлекались тем, что привязывали наполненные камнями мешки к ногам местных крестьян, которых затем сбрасывали с моста, чтобы утопить в глубокой реке. Тех немногих, кто не тонул и выплывал на поверхность, злобные янки расстреливали – чтобы не осталось ни одного выжившего.
Многие из этих сцен иллюстрировались с помощью реалистичных манекенов – уродливые американские солдаты с крючковатыми носами (невозможно не вспомнить стандартные образы евреев, какими их рисовала нацистская пропаганда) и злобными усмешками. Другие эпизоды были запечатлены на больших картинах, нарисованных на стенах, как в погребальных курганах. Из колонок доносились детские крики и симфоническая музыка. На зернистых фотографиях – кучи тел в братских могилах. Через каждые несколько лет в окрестностях обнаруживают (и будут обнаруживать) новые массовые захоронения, музейная экспозиция постоянно расширяется.
«В результате раскопок были обнаружены скелеты людей, которые скребли пальцами землю, стараясь выбраться на поверхность, но задохнулись. В одном из массовых захоронений были найдены останки тела с девятимесячным плодом, – говорит гид, – поэтому можно сказать, что американцы убивали даже беременных женщин!»
Интересно, что творилось в голове Мин, когда ей приходилось всё это переводить. Верит ли она в это, испытывает ли в самом деле какие-либо болезненные чувства? Где лежат корни той отстраненности, которой наполнен ее бесстрастный перевод? Уверен, у нее – воспитанной в тысячах километрах отсюда – другое восприятие истории, той истории, которая играет ключевую роль в формировании северокорейской национальной идентичности.
Алек, Александр и я осторожничаем и держим рты на замке. Мы даже не смотрим друг на друга всё время экскурсии. В прошлом бывали случаи, когда туристы гневно реагировали на подобные рассказы, даже вступали в споры с музейными гидами, сомневаясь в достоверности подобных диких историй. Поэтому-то теперь туристы тут редкие гости. О посещении музея надо отдельно договариваться.
Алек нарушает протокол и указывает на некую деталь на особо отвратительной фотографии разбросанных повсюду трупов и что-то шепчет мне на ухо. Мин гневно реагирует на это в совершенно нехарактерной для нее манере, резко прекращает перевод этих преисполненных ненависти речей, напоминая нам: «Вы САМИ захотели сюда приехать!» – и с фырканьем направляется в следующий зал. Позднее она заметила, что я снимаю ее на телефон, когда она переводит, и попросила меня прекратить это делать.
* * *
Сдержанность никогда не рассматривалась северокорейской пропагандой как нечто полезное. Переполненный недоверием, я прошу гида пояснить, ВСЕ ли перечисленные преступления происходили тут, в Синчхоне, или цель музея показать зверства, происходившие по всей Корее во время войны.
«В музее освещаются события, который происходили тут, – отвечает она и быстро добавляет: – Но еще больше злодеяний американцы совершили в других местах по всей Корее».
Ну конечно.
Нас ведут в другой зал, в котором звучат детские крики, включенные на полную громкость.
Я решаюсь спросить: «Приводят ли сюда школьников?» «Да, – отвечает гид с гордостью. – И после просмотра экспозиции дети говорят: “Американские империалисты – не люди. Они волки”».
В коридоре мы проходим мимо большого пропагандистского плаката. Алек переводит: «Не забывайте об американских волках-империалистах».
* * *
К ноябрю 1950 года американские волки-империалисты осознали, что овцы значительно превосходят их числом. Они должны бежать отсюда что есть мочи, но перед этим они совершили еще один, последний акт геноцида. Чтобы «остановить рост всходов из семян коммунизма», они согнали всех женщин и детей, которых только смогли найти, разделили их и затолкали в два амбара, облили бензином и подожгли. Выжили только три ребенка. Нам говорят, что один из них сейчас работает тут, в музее. Но они не остались сиротами, несмотря на произошедшую с ними трагедию. Они получили нового заботливого отца – Государство и Великого Вождя Ким Ир Сена.
По мере того как мы продвигаемся дальше, выставка плавно перетекает от сцен массовых зверств к описанию жестокости, направленной на отдельных людей. В одном из залов мы видим манекен женщины – лидера сопротивления, которую прижимает к земле один из американских солдат, а другой забивает ей в голову гвоздь. Гид комментирует: «Вы можете видеть жестокость американских империалистов, которые получали удовольствие от пыток и убийств самыми зверскими способами».
Юноша, лидер студенческого коммунистического союза, был убит «за то, что был образцовым студентом», это единственное его прегрешение. Героя-рабочего убили, разорвав на куски, – его ноги и руки привязали к запряженным волами повозкам, которые двигались в противоположные стороны. Директору начальной школы топориком отрубили голову. Еще одну женщину привязали к дереву, отрезали груди, а затем сожгли заживо. «Всё это очень похоже на то, как американцы расправились с индейцами», – замечает наша гид.
«Соединенные Штаты по сей день совершают военные маневры в попытках вторгнуться в нашу страну», – продолжает она. Затем жестом руки с открытой ладонью, которым только и дозволено указывать на портреты лидеров страны (тыкать пальцем строго запрещено), гид переводит наше внимание на большую фотографию Ким Чен Ына, чье мудрое руководство никогда этого вторжения не допустит.
Когда экскурсия подходит к концу, сильно дрожащий голос гида достигает эмоциональной вершины:
«Мы, народ Кореи, никогда не забудем преступления, совершенные на нашей земле этими людьми-зверями. Мы заставим их заплатить за пролитую кровь!»
* * *
Выйдя из здания музея, мы спускаемся вниз по тротуару к тем двум ангарам. Так как мы находимся на холме, нам открывается панорама Синчхона. Я пытаюсь заснять ее, но появившийся внезапно охранник в штатском требует опустить камеру.
Первый амбар – это воссозданная копия того, где, как было заявлено, произошел акт геноцида – массовое сожжение заживо. Внутри него гид указывает на вентиляционные отверстия в потолке, через которые американцы заливали бензин. Второе здание оказывается подлинным амбаром тех времен, в котором были заживо сожжены дети. Появляется весьма старый мужчина с черными как смоль волосами в униформе цвета хаки, которую обычно тут носят рабочие. Я никогда раньше не видел северокорейцев с крашеными волосами, но трудно поверить, чтобы у человека его возраста не было и следа седины. Особенно если учесть, что́ он – как считается – пережил. Он один из тех троих детей, выживших в тот злополучный день. Его рассказ добавляет красок к описанию зверств, совершенных американскими дьяволами. «Они раздали детям кружки с водой и приказали выпить, – говорит он, – но эта вода оказалась бензином». К счастью, он был в одном из дальних углов амбара и потерял сознание от холода – это сохранило ему жизнь. «Американцы, – говорит он, – это звери в человеческом обличии. Даже несмотря на всё прошедшее время, пламя гнева до сих пор горит в моем сердце».
