Конечно, никто из нас не был искренен в рассказах о своих интересах. У Александра не было ни малейшего желания открывать «Кимчхи-багет» с Мин. И печально, но факт, никого на Западе не интересует северокорейская живопись. Мы все просто пытались удовлетворить наше любопытство, разобравшись в том, как тут всё работает. Даже если бы мы были искренни, то для начала какой-либо деятельности надо было бы преодолеть бюрократическую волокиту, связанную с условиями санкций. И скорее всего, она завела бы нас в такие дебри и создала такие проблемы, что пришлось бы пересматривать свои планы.
Но вот сейчас я ясно осознаю, что все разговоры о «Кимчхи-багете», которые для Александра были не более чем шутливой болтовней, для Мин были вполне серьезными.
«Понимаешь… дело в том, – говорит Мин, – что Корея сильна. Очень сильна. Посмотри на нашу армию! Мы – одна из самых сильных стран в мире. А сейчас нам надо просто развивать экономику, чтобы она соответствовала силе нашей армии».
Я кивнул головой. Временами от Мин исходит какая-то жесткость – становится понятно, что она действительно могла всерьез драться с мальчишками на детской площадке, когда была маленькой девочкой.
«Санкции создают трудности для этого», – продолжает Мин. Смелое высказывание – так как официальная позиция состоит в том, что санкции не оказывают никакого влияния на экономику.
«Но это позор, в самом деле, потому что мы можем делать почти всё. Не обязательно только компьютеры, это может быть действительно что угодно – например волосы для париков. Произведения искусства. Но для этого нужен некий… дух авантюризма. Я имею в виду, что человек должен быть либо достаточно смелым, чтобы не бояться санкций, либо работать в таких отраслях, которые санкциями не затрагиваются. Или быть из страны, которая не участвует в санкциях. Нам нужны партнеры. Можешь ли ты помочь мне найти хотя бы одного?»
Я начинаю думать, как наиболее вежливо ответить ей, что ни один из моих знакомых не будет таким глупцом и авантюристом, чтобы начать бизнес в Северной Корее. Я хочу быть максимально честным, но при этом не оскорбить Мин в ее чувствах.
«У твоей страны есть проблемы с имиджем», – говорю я ей. Это заявление, наверное, рекорд десятилетия по преуменьшению каких бы то ни было проблем. Я объясняю ей, что многие страны тратят миллионы долларов, нанимая различные пиар-агентства, чтобы улучшить имидж своей страны и сделать ее более привлекательной для инвесторов. «Я знаю, что ты не можешь на это никак повлиять, но мне кажется, будет чрезвычайно важно, если найдется некий человек на одном из самых высоких уровней, который задумается над необходимостью движения в данном направлении, потому что такая деятельность может значительно облегчить достижение тех целей, к которым ты стремишься».
«Этого никогда не будет», – заявляет без каких-либо эмоций Мин. Она, возможно, не хочет или не способна сформулировать это, но она нутром чувствует ту правду, которую граждане нетоталитарных стран никогда не смогут постичь. Как написала Ханна Арендт, тоталитарную страну делает непредсказуемой для остального мира ее свобода от какой-либо мотивации на основе прибыли; расточительная некомпетентность страны в сфере экономики на самом деле является намеренной, осознанной платой за установление тотального контроля над своим населением. А до какой степени все эти последние признаки богатства, столь заметные на улицах Пхеньяна, представляют искренние намерения нового правящего режима, не знает никто; и никто в этом не уверен.
«Тем не менее зачем нам это? Зачем платить за иностранную пропаганду? – спрашивает Мин. – По-моему, это не может считаться хорошим бизнесом – тратить деньги на то, результаты чего нельзя увидеть».
Вздыхая, я рассматриваю следы воды на серо-белых опаленных солнцем утесах гор.
«Так работает бизнес в двадцать первом веке, – говорю я. – Чтобы много зарабатывать, надо много вкладывать. Это всё – об имидже, маркетинге, пиаре… Пиар-агентства могут влиять на СМИ, у них есть контакты, благодаря которым они могут запускать истории, чтобы улучшить имидж того или иного места. Я понимаю, у тебя деловая хватка и такой характер, что если ты делаешь что-то, то хочешь преуспевать в этом. Но те, кто у власти, – ваше правительство – думают в другом направлении. Кажется, им всё равно, что говорится в медийном пространстве. Но СМИ имеют огромное влияние, Мин. А это значит, что люди – не только в Америке, но повсюду – просто боятся этой страны».
Я делаю широкий взмах рукой, а затем осознаю, насколько нелепо это звучит и выглядит. Я стою перед одним из самых красивых мест в Азии, любуюсь, возможно, одним из самых живописных видов во всем мире почти один – лишь несколько человек могут увидеть меня – и говорю, что этого боятся. Мин кивает головой, не обращая внимания на абсурдность происходящего.
«Именно поэтому нам надо найти тех, кто будет чуть смелее и сможет рискнуть. Если они придут сюда, если увидят, что такое Корея на самом деле, знаешь, они не будут бояться. Они поймут, как тут всё на самом деле».
Кажется, она действительно искренна. Но насколько же наивна. Потому что никто не верит тому, что они тут показывают; все понимают, что это неправда. Но такое говорить Мин нельзя. Вместо этого я спрашиваю у нее, каким бизнесом она занимается. В какой сфере я должен искать партнеров, когда вернусь в свой мир?
У Мин нет четкого ответа. Она повторяет: всё, мы можем делать всё.
«Ну ладно, а как это будет выглядеть? – спрашиваю я. – Допустим, я нашел потенциального партнера, что дальше?»
«Я могу дать имейл нашего офиса. Ты напишешь мне или товарищу Киму. Мы получим твое сообщение и немедленно ответим».
«У тебя нет личного электронного адреса, на который я могу тебе написать?»
«Нет, только офисный. Все входящие сообщения получает секретарь, который сортирует почту. Иначе был бы полный хаос».
Я вынужден прикусить губу. Это звучит как смехотворное оправдание запрета большинству северокорейцев общаться с остальным миром. Хотя в действительности в их офисе вообще не так много компьютеров. Я уже побывал во многих конторах в Северной Корее, и почти нигде вообще не было компьютеров.
«Хорошо, я отправлю имейл на офисный адрес. Каким образом мне представлять тебя будущему зарубежному партнеру? Можешь ли ты или товарищ Ким поехать за границу, чтобы, например, в Берлине встретиться и обсудить детали?»
«Лучше, если они приедут сюда, в Пхеньян. Тогда мы сможем показать всё, что у нас есть». (Перевод: очень трудно получить разрешение на поездку за границу. Особенно для обсуждения проектов, реализация которых под вопросом.)
Я говорю ей, что есть еще проблемы. Ведь плохой имидж – это не только про политику и ядерное оружие. В мире бизнеса предыдущие неудачные сделки с Северной Кореей всем известны благодаря прессе. Поэтому серьезные инвесторы никому и ничему, связанному с Северной Кореей, не верят. И будет очень трудно убедить потенциальных инвесторов потратить деньги на поездку сюда.
Она спрашивает, о чем это я.
