Когда мы доехали до Порт-Честера, заиграла Natural Blues. Контраст между жалобным голосом и синтезаторными струнными и барабанами звучал на удивление хорошо в этот поздний час.
В восьмидесятых я, наверное, несколько тысяч раз проехал по этому пустынному участку шоссе. Бросив учебу в Коннектикутском университете в 1984 году, я поселился в мамином доме в Дариене и нашел работу диджея в маленьком затрапезном баре Порт-Честера под названием «Бит». Он вмещал сорок пять человек и был темным и грязным, но вместе с тем это было единственное контркультурное заведение в округе, и я очень радовался, что мне платили 25 долларов за рабочую смену с десяти вечера до пяти утра. Мне было девятнадцать лет, моя девушка училась в старших классах школы и жила с мамой-миллиардершей в двенадцатикомнатном особняке на берегу реки в Гринвиче, который был в нескольких милях от моего бара в Порт-Честере. Я брал мамину машину, пытался переспать со своей девушкой в спальне на третьем этаже особняка, а потом ехал в «Бит», пил водку и семь часов ставил песни New Order и Джонни Кэша для безработных художников и метадоновых торчков. В шесть утра я ехал обратно домой к маме и спал до двух часов дня под тем же одеялом и на той же кровати, которые были у меня еще в средней школе.
Natural Blues закончился, и, когда мы въехали в Гринвич, заиграла South Side. Я свел почти все песни с Play у себя в спальне, но для микширования South Side снял настоящую студию звукозаписи, и песня звучала почти профессионально. Мой голос в припевах был не очень убедительным, и я задумался, не стоит ли найти девушку, которая споет это в дуэте со мной. По сравнению с другими песнями на альбоме South Side была какой-то слишком прямолинейной и нормальной. С другой стороны, все равно альбом никто не будет слушать, так зачем я волнуюсь?
Мой последний альбом и правда послушает человек десять, а потом я перееду в кондоминиум в Коннектикуте неподалеку от скоростного шоссе. Ну а там я буду сидеть на матрасе, пить «Бад Лайт» и смотреть «Колесо фортуны», пока не умру от чего-нибудь, что первым смилостивится меня убить.
Я проехал Дариен, где жил очень долго. За два десятка лет я объездил на велосипеде, мопеде и маминой машине все дороги этого города. Двадцать лет я безответно влюблялся во всех местных недоступных девушек. Здесь я собрал свои первые панк-роковые и нью-вейвовые коллективы, здесь я потерял девственность – а еще, живя в этом маленьком, милом городке, я постепенно научился бояться всего и всех.
Run On начиналась с остинатной фортепианной партии. Я проехал мимо поворота на «Холидей-Инн», где жили Роберт Дауни-младший с семьей, когда переезжали из Дариена. Роберт Дауни-младший был моим лучшим другом в третьем классе. Мы сблизились, потому что оба были нервными восьмилетними мальчуганами, а его родители и моя мама были единственными взрослыми в Дариене, курившими травку. Осенью 1973 года Роберт, его сестра и я сняли мини-фильм на камеру «Супер-8», принадлежавшую его отцу, Роберту Дауни-старшему. Мы поставили сцену из сериала «Айронсайд», где Роберт играл раненого полицейского, а его сестра и я – скорбящих жену и партнера. Мама Роберта проявила пленку, и мы сели на кухне дома Дауни на Мэнсфилд-авеню и посмотрели наш трехминутный фильм, спроецированный на дверь их подвала.
Мы всегда жили скромно, но, переехав в Стратфорд, познали новые бездны бедности.
Затем, в один печальный день 1974 года, родители Роберта решили переехать в Эссекс, в часе езды на север по побережью Коннектикута. Роберт, его мама и сестра перебрались в «Холидей-Инн», прежде чем окончательно уехать в Эссекс; мы с мамой пришли к ним в гости, чтобы попрощаться и поплавать в бассейне у гостиницы. Когда мы вышли из лифта, Роберт и его сестра выбежали босиком из номера, чтобы встретить нас, и наступили в кучу битого стекла возле машины со льдом. Визит к лучшему другу завершился тем, что мы заперлись в ванной и отчищали ступни Роберта Дауни-младшего и его сестры от стекол и крови, а наши мамы в это время продолжали курить травку.
Еще я был в «Холидей-Инне» в девяносто третьем, во время десятой годовщины нашего выпускного. На столе у входа стояла моя фотография и плакат: «Выпускной класс Дариенской старшей школы 1983 года – в новостях!» Организаторы встречи одноклассников нашли маленькую статью обо мне в журнале People, увеличили ее и поместили на подставке вместе с фотографиями нескольких других выпускников 1983 года. Я крутился вокруг фотографии, надеясь, что кто-нибудь из девушек, в которых я был влюблен в старших классах, снизойдет до того, чтобы заметить меня: они уже начинали стареть, а я был почти знаменит. Я надеялся, что за десять лет, прошедших после нашего выпускного, их запросы настолько снизились, что они могли рассмотреть возможность влюбиться даже в лысеющего музыканта. Но к десяти вечера я все так же одиноко стоял возле фотографии, вскоре я собрался, ушел со встречи, вызвал такси и отправился спать к маме домой.
Я проехал Вестпорт, ровно вписавшись в ограничение скорости, и перемотал несколько новых панк-роковых песен, которые точно не попадут на альбом. Потом мы въехали в Бриджпорт, и заиграл инструментал, которому я дал предварительное название Inside. Бриджпорт был городом пустых складов, наркопритонов и огромных фабрик, ржавевших на берегу. В час ночи Inside придал даже этому убожеству своеобразное мужество и красоту. Мир за окнами машины казался более медленным и пустым. Фонари на шоссе неслись мимо, а гирлянды промышленных прожекторов на электростанции казались изящными, словно сочельник на луне.
За Бриджпортом последовал Стратфорд. Мы с мамой прожили там пару лет в середине семидесятых, когда были очень, очень бедны. Мы всегда жили скромно, но, переехав в Стратфорд, познали новые бездны бедности. У мамы не было работы, и мы выживали на пособия, продуктовые талоны и деньги, одолженные у друзей и родителей. Однажды в семьдесят четвертом мама дала мне продуктовых талонов на двадцать долларов, чтобы я купил продуктов в супермаркете неподалеку от дома, где мы снимали две комнаты. Пробив на кассе продукты, старик-кассир покачал головой и сказал:
– Оставь себе талоны, сынок, это за мой счет.
Я забрал маленький пакет с продуктами. Он печально улыбнулся и добавил:
– Удачи, малыш.
Все те два года, что мы прожили в Стратфорде, я боялся. Боялся бедности, боялся бандитов, которые собирались возле моей школы, боялся ребят с более крупным телосложением. Всего боялся.
Я проехал мимо заправки в Стратфорде, где потерялся, когда мне было девять. Я шел домой от друга и оказался на заправке после того, как два часа блуждал по пустым улицам и жилым комплексам. Я заплакал:
– Я потерялся, вы можете позвонить моей маме?
Работники заправки нашли ее имя в телефонной книге, набрали ей и сказали:
– Ваш маленький мальчик потерялся и пришел сюда, мэм.
Она приехала за мной и увезла домой. Я сидел на переднем сиденье ее «Шеви-Веги» и рыдал, не в силах остановиться.
Григорий все так же храпел на заднем сиденье, а я проезжал поворот на спортивный магазин Стратфорда. Когда мне было десять, я накопил пять долларов, работая у соседей, и пошел туда, чтобы купить кубок со своим именем. Со спортом у меня не складывалось, но я очень хотел иметь трофей, на котором будет написано мое имя. Продавец узнал меня: я раз в неделю приходил в магазин и смотрел на витрину с кубками и медалями. Я достал свои пять мятых долларов из кармана синей ветровки и спросил, можно ли купить маленький золотой кубок.
