По пути туда я прошел мимо нескольких «магазинных церквей»
[2] с вывесками ручной работы, продуктового магазина с пуленепробиваемыми плексигласовыми окнами и скидкой на солодовый ликер «Шлиц», бильярдного зала «Кавалер» и пары заколоченных, заброшенных зданий. Через несколько минут у меня уже замерзли руки и ноги. Местные жители на улице казались не то бездомными, не то чем-то перепуганными, и их немало озадачил вид плохо одетого белого парня, идущего по их району.
Следующий поезд до Гранд-Централа отходил лишь через полчаса, так что я зашел в бильярдный зал, чтобы сыграть партию с самим собой. В комнате было темно, лишь несколько тусклых лампочек освещали пять бильярдных столов. Даже маломощные лампы не могли скрыть того, что фетровое покрытие столов изорвано и обожжено – оно десятилетиями страдало от сигарет и пролитых напитков. Кроме меня, в зале были еще один посетитель, решивший поиграть в бильярд в полдень, и парень-кассир, который за полтора доллара давал в аренду кий и набор шаров. Я часто заходил в бильярдный зал по пути на станцию, хотя хорошим игроком меня не назовешь. Я утешал себя тем, что если бы играл в бильярд лучше, то очень быстро забивал бы все шары, и игра была бы короче. Избегать совершенства в этом деле, как и во многих других, было полезно.
Бильярдную всегда наполнял сигаретный дым. Это не удивляло – я работал в барах и часто ходил в рестораны, где все курили. Несмотря на то что сам я был некурящим, а кроме меня, в зале находились всего два человека, вечная задымленность казалась нормальной. Я никогда не говорил ни с другими игроками, ни с кассиром, выдававшим кий и шары. Я надеялся, что когда-нибудь они скажут мне: «Привет, как ты?» или даже кивнут в знак приветствия, но они меня просто молча терпели. Не считая меня, единственными белыми в округе были ребята из пригородов, которые покупали крэк и героин. Ирония состояла в том, что я, пусть и был трезвенником, тоже считался частью проблемы: еще один белый парень-наркоман, который портит всем жизнь. В конце концов местные поняли, что я живу неподалеку; это, конечно, все равно не обеспечило мне дружеских улыбок, но, по крайней мере, враждебные взгляды прекратились.
Я закончил игру, надеясь, что если кто-то из присутствующих наблюдал за мной, то подумал, что я играю лучше, чем на самом деле. В тех редких случаях, когда мне удавался какой-нибудь хитрый или особенно громкий удар, я осматривался – вдруг кто-нибудь заметил? Но никто этого не видел. Тощий белый мальчишка был в здешних местах аномалией, но не настолько интересной, чтобы по-настоящему привлекать чье-то внимание.
Я надел зимнее пальто из секонд-хенда, теперь пахнущее сигаретным дымом и мокрой овцой, и поплелся к станции, до которой оставалось несколько сотен ярдов. Я прошел мимо одной из церквей; там как раз шла служба. Я слышал бубен, электроорган и пение хора. Иногда по воскресеньям, когда в церквях было особенно громко, я даже заходил и слушал с задних рядов. Или же, когда стояла хорошая погода и двери всех церквей были открыты, я шел по улице, и для моих ушей это было настоящее вавилонское столпотворение: из каждой церкви доносилась своя версия Евангелия, конкурирующая с другими. Пуэрториканские церкви стояли рядом с абиссинскими, по соседству с евангелическими и пятидесятническими конгрегациями и всеми другими брендами церквей, у которых было достаточно денег, чтобы арендовать закрывшийся магазин и купить несколько рядов пластиковых складных стульев. Если я стоял в дверях слишком долго, прихожанам становилось неловко, так что я обычно оставался чуть в стороне от входа, слушая орган Casio и громкие голоса.
Один из репортеров Interview сказал Джанет, что новый ночной клуб под названием «Марс» ищет сотрудников, и если я потороплюсь, то успею оставить им кассету с миксом.
Сев в поезд, я тут же отправился в туалет: еще в школе я узнал, что можно не платить 5 долларов за проезд, если вовремя спрятаться там. Я ехал в Нью-Йорк, чтобы отвезти кассету с диджейским миксом в новый ночной клуб, о котором мне рассказала моя девушка Джанет; мы встречались уже несколько месяцев. Джанет выросла, катаясь верхом в Гринвиче, штат Коннектикут, но сейчас жила в общежитии Колумбийского университета, где училась на втором курсе, и стажировалась в журнале Interview. Она была похожа на Кэтрин Хэпбёрн времен «Филадельфийской истории», но ее героями были репортеры Paper и Village Voice, и она была одержима ночными клубами и картинными галереями.
Один из репортеров Interview сказал Джанет, что новый ночной клуб под названием «Марс» ищет сотрудников, и если я потороплюсь, то успею оставить им кассету с миксом. И теперь в рваном кармане мокрой куртки я вез 60-минутную кассету со своими лучшими диджейскими миксами: с одной стороны – хип-хоп, с другой – хаус. Я несколько дней работал над этой кассетой, сводя грувы на своем четырехдорожечном магнитофоне, а затем накладывая на них акапельные треки с малоизвестных пластинок в жанрах хип-хоп и диско. Я хотел выглядеть менее бездомным, чем обычно, так что под курткой из секонд-хенда прятался мой самый крутой прикид для ночных клубов: черный свитер с горлом, черные джинсы, черные туфли; все это было куплено в «Гудвилле» и «Армии спасения».
Я просидел в туалете электрички «Метро-Норт» сорок пять минут, вдыхая запах мочи и средства для дезинфекции и рассматривая оформление, нарисованное для кассеты моим другом Джейми. Достаточно ли оно клевое? Оно вообще хоть сколько-нибудь клевое? Джейми придумал для меня логотип со сложными завитками и острыми углами в стиле граффити. Он хотел стать художником-граффитистом, но при этом был белым парнем из Норуока, штат Коннектикут, и учился на бухгалтера в Коннектикутском университете. Кто-нибудь вообще об этом узнает? Может быть, логотип действительно клевый. Я вообще не понимал, так ли это.
Я стал отправлять похожие кассеты с миксами радиопромоутеру в Калифорнии. В одном диджейском магазине висело объявление: «Требуются кассеты с миксами для эфиров по НАЦИОНАЛЬНОМУ радио». Я позвонил по указанному номеру; мне ответил какой-то угрюмый тип из Окленда, на фоне слышался детский плач. Он сказал, что сможет поставить мою музыку на радио, так что я отправлял ему тридцатиминутные хип-хоповые миксы. Я не получил за них ни копейки денег, он даже не сказал мне, поставил ли хоть один мой микс, но я продолжал отправлять кассеты, надеясь, что хоть кто-то, хоть где-то их слушает.
Поезд остановился на Гранд-Централе; я вышел из туалета и побежал, лавируя между другими пассажирами, по большому зданию вокзала в сторону метро. Через пятнадцать минут, перепрыгнув через два турникета, я уже бежал вниз по Четырнадцатой улице, вдоль окровавленных тротуаров Мясницкого района. Я добрался до «Марса», едва дыша от надежды и возбуждения. Ночной клуб «Марс» располагался на заброшенном складе, огромном, грязном и неуютном. Импресарио по фамилии Рудольф арендовал здание, намереваясь превратить его в самый большой и лучший на планете ночной клуб. С фасада открывался вид на Вестсайдское шоссе, несколько секс-клубов и садомазохистских заведений, а также на серую реку Гудзон. В Мясницком районе не было ни ресторанов, ни баров, но перед клубом собралась целая очередь: сотни клевых ньюйоркцев пришли искать работу. Я тоже встал в очередь в своей черной клубной одежде, надеясь, что другие не заметят, что на самом деле я просто маленький, плохо одетый белый парень, живущий на заброшенной фабрике в Коннектикуте.
