Мы еще немного потанцевали в хаус-комнате, а потом вернулись в гигантский зал для техно, где Фрэнки Боунз как раз поставил очень быстрое бельгийское техно. Я подошел поздороваться.
– Эй, Фрэнки! – крикнул я.
– Моби! Эй! – крикнул он в ответ и пожал мне руку, потом остановил вертушку и взял микрофон. – «Штормовой рейв», вы все здесь? – спросил он.
Ответом ему стал дружный крик тысячи бруклинских и пригородных рейверов.
– Я вас спрашиваю: вы здесь, в зале? – заорал он.
Тысяча бруклинских и пригородных рейверов снова дружно закричала в ответ.
– У нас сегодня в гостях Моби!
И рейверы закричали в третий раз, когда он поставил Go (Rainforest Mix).
Кара начала танцевать, а Пол сказал:
– Моби, это просто сумасшествие.
Я лишь улыбнулся. Всего несколько лет назад я блуждал по Нью-Йорку под дождем, таская промокший пакет с кассетами и пытаясь подписать контракт на запись или найти работу, ставя пластинки в баре или ночном клубе. А теперь тысяча рейверов танцует в задымленном зале под музыку, которую я написал, и кричит, что любит меня. Я оглядел старый склад и увидел свою прекрасную, улыбающуюся подругу, а потом счастливую толпу рейверов, отплясывавших в обнимку друг с другом. Я широко улыбнулся, и эта улыбка, казалось, заполнила все мое тело.
Мы танцевали до трех часов ночи, потом Пол спросил:
– Когда нам ехать обратно в город?
– Давай сопрем другой бульдозер! – сказала Кара.
Я был счастлив не только за себя – я был счастлив за нас. Никакие большие компании для нас ничего не делали; мы создали все это – тысячи «нас» из разных городов по всему миру. Мы научились сочинять электронную музыку, диджеить, делать виниловые пластинки, основывать рекорд-лейблы и компании по производству одежды. Мы арендовали клубы и склады и устраивали мероприятия для тысяч пляшущих в экстазе людей. Мы издавали журналы, открывали радиостанции, изобретали новые музыкальные формы: радостную, футуристическую музыку, которая стала саундтреком для нового мира, созданного нами. Я добился успеха как музыкант, не играя по правилам, придуманным десятилетия назад каким-то стариком: я добился успеха на музыкальном рынке, который вчера, весело смеясь, создали мои ровесники.
Go закончилась, и Фрэнки Боунз поставил более старую пластинку, Anasthasia группы T-99. Зрители взревели, и я закричал вместе с ними.
Мы танцевали до трех часов ночи, потом Пол спросил:
– Когда нам ехать обратно в город?
– Давай сопрем другой бульдозер! – сказала Кара.
Музыка становилась все быстрее. Рейверы вокруг нас насквозь пропотели, их зрачки были широкими и расфокусированными. Практически каждый вечер рано или поздно наступал момент, когда наркотики все-таки побеждали. Люди начинали танцевать невпопад или просто падали по углам. Разговоры становились медленнее, музыка – мрачнее. В такие моменты я обычно уходил домой.
– Хорошо, пожалуй, пора ехать, – сказал я.
На улице вокруг склада стояло около сотни ребят; они курили сигареты, и казалось, что им вообще не место в этой городской пустыне. Неподалеку было припарковано несколько полицейских машин, но полисмены, похоже, скучали. Я подошел к одному из них.
– Вы не знаете, где тут можно поймать такси?
– Ха! – обратился он к своему партнеру. – Ему нужно такси!
– Видел я тут однажды такси, году в семидесятом, – ответил его партнер.
– Значит, такси не будет? – спросил я. Полицейский смилостивился.
– Идешь пять кварталов в ту сторону, там будет ресторанчик. А за ним – гаитянский мини-таксопарк. Лицензий у водителей нет, так что пристегивайтесь покрепче.
– Спасибо, офицер, – сказал я.
– Как вечеринка? – спросил он.
– Отличная, – ответил я. – На самом деле крутая.
Он усмехнулся.
– Доберитесь до дома целыми и невредимыми, ребята.
Мы прошли пять кварталов по пустынным улицам и нашли ресторанчик, а потом и диспетчерскую обещанного «таксопарка» в помещении бывшего магазина.
– За сколько довезете до Манхэттена? – спросил я у гаитянина, сидевшего за пуленепробиваемым стеклом. Тот отложил сигарету и уставился на меня.
– Вы хотите ехать в Манхэттен? Сейчас полчетвертого утра! Манхэттен?
– Да, пожалуйста.
– Хорошо. Двадцать долларов?
– Пойдет, – согласился я.
– Эй, Жан, хочешь отвезти этих милых белых ребят в Манхэттен? – спросил он у водителя, который сидел в кресле и читал Daily News. Жан встал.
– Конечно.
– Ребята, что вы вообще делаете тут, в Бруклине? – спросил диспетчер.
– Мы были на рейве! – сказала Кара.
– На рейве? – переспросил он. – А что такое рейв?
– Большая вечеринка с наркотиками! – ответила она. Диспетчер нахмурился.
– Наркотики – плохо, всю жизнь вам испортят, – сказал он. – А теперь езжайте в Манхэттен и берегите себя.
Глава двадцать четвертая
Триллионы миль
Мой рейс Нью-Йорк – Брюссель приземлился в десять часов в море тумана. Я прошел миграционный контроль, сел на тротуар возле аэропорта, положив рядом кейс с синтезатором и небольшую сумку со сменной одеждой, и стал есть цельнозерновой хлеб, запивая соевым молоком. Вскоре подошел высокий, неторопливый человек в длинной коричневой куртке.
– Ты Моби? – спросил он.
– Да. Ты меня подвезешь?
Он ничего не сказал, только повернулся и пошел к машине. Я последовал за ним. Мы ехали около полутора часов с открытыми окнами, пока не оказались в какой-то маленькой бельгийской деревне, окруженной полями и коровами. Он высадил меня возле небольшой гостиницы, сказал: «Приеду в девять вечера» и ушел.
Гостиница была маленькой, а моя комната – совсем малюсенькой. Одна двуспальная кровать, деревянный стул, небольшое окно и ванная. Я поставил кейс в угол, лег на маленькую кровать и уснул. В шесть часов я проснулся, посмотрел на небольшую репродукцию Магритта рядом с кроватью и напомнил себе, что я в Бельгии. Я съел тарелку овсянки с соевым молоком и, поскольку стоял прекрасный летний вечер, вышел из гостиницы на прогулку.
– Блин, тут какая-то жуть стигийская! – воскликнул я, спустившись по лестнице под звуки техно.
В деревне все уже было закрыто, так что я быстро вернулся обратно и прочитал одну из поздних книг Фрэнка Герберта о «Дюне».
Девять часов: солнце село, водитель не приехал.
Десять часов: я съел немного хлеба и арахисового масла, которое привез из Нью-Йорка. Водитель не приехал.
