Одиннадцать часов: я снова лег спать. Водитель не приехал.
Двенадцать часов: водитель приехал.
– Ты где был? – спросил я.
– Опоздал, – ответил он, закурил сигарету и пошел к машине. Мы молча поехали по пустым бельгийским проселочным дорогам и в конце концов остановились на парковке у реки.
– Где рейв? – спросил я.
– На лодке, – сказал он.
– На какой?
– Вон на той, – он показал на длинную баржу. Я достал кейс с синтезатором и пошел вместе с ним по парковке в сторону баржи.
– Никогда еще не играл на лодках, – сказал я. Он ничего не ответил.
Я поднялся по металлическому трапу, пересек палубу и открыл дверь. Из недр лодки доносились оглушающие звуки техно.
– Так, давай свой инструмент, – сказал водитель и понес его вниз по металлической лестнице, исчезавшей в искусственном тумане.
– Блин, тут какая-то жуть стигийская! – воскликнул я, спустившись по лестнице под звуки техно. Водитель посмотрел на меня, и я понял, что употребил довольно странное слово в разговоре с незнакомым бельгийцем. – Ну, стигийская, – неловко добавил я. – Как на реке Стикс.
– Я знаю, что такое «стигийский», – ответил он, и мы пошли по металлическому коридору.
Внутри лодка напоминала картину Иеронима Босха, а вот снаружи царила тихая, идиллическая ночь.
Я пересек оживленный танцпол с низкой крышей, оборудованный в трюме, и поставил синтезатор на импровизированную сцену. Подошел промоутер, представился, сказал, что я выхожу в четыре утра, и исчез в дыму. Потные танцующие тела извивались, звук был оглушительный, и я не видел ничего дальше, чем в пяти футах перед собой. В тумане виднелись какие-то руки, тела и лица, но очень расплывчато. У меня была еще пара часов до начала, и мне совсем не хотелось дышать дымом в трюме ржавой баржи, так что я нашел выход и выбрался на улицу. Внутри лодка напоминала картину Иеронима Босха, а вот снаружи царила тихая, идиллическая ночь.
Я отошел от лодки, и звуки техно позади постепенно стихли. Через пять минут я не слышал уже ничего – ни машин, ни техно, ни звуков города, только стрекот насекомых.
Кошелек и паспорт остались в гостинице; в карманах у меня были только ключ от номера, пара беруш и DAT-кассета. Я встал на берегу реки и задумался, что произойдет, если я нырну в реку и исчезну. Я не грустил. У меня не было депрессии. Я не хотел умереть. Я просто хотел упасть в реку, чтобы она вынесла меня в море. Быть живым – прикольно и обычно интересно. Но было что-то соблазнительное и в том, чтобы сдаться и погрузиться с головой в темную реку. С экзистенциальной точки зрения любой выбор кажется произвольным, и кто я такой, чтобы заявлять о том, что понимаю Вселенную, которой пятнадцать миллиардов лет? Чем утонуть в реке хуже или лучше, чем не утонуть?
Я простоял в задумчивости на берегу, наверное, полчаса. Было что-то успокаивающее в том, чтобы стоять на одном месте, чувствовать дуновение ветерка на коже и не двигаться. Вдалеке я видел яркий свет; я предположил, что это Брюссель, но, прищурившись, притворился, что это Нью-Йорк. Если я упаду в реку, а потом открою глаза, перенесусь ли я волшебным образом на магистраль ФДР?
Нет. У меня галлюцинации из-за смены часовых поясов. Если я упаду в реку, то просто промокну и замерзну. Я повернулся и пошел обратно к лодке. Музыка стала еще громче, воздух – еще более душным. Промоутер нашел меня возле сцены.
– Готов? – спросил он, куря косяк.
Я вышел на сцену и проверил синтезатор. Потом постучал по микрофону – он был включен. Я посмотрел на танцующую толпу и представил, как трюм наполняется водой и мы все мирно тонем. Не бежим к выходам, расталкивая друг друга, а просто спокойно позволяем грязной речной воде наполнить наши легкие.
Пол только что снял экспериментальный фильм о жизни на другой планете. В конце его короткометражки все персонажи мирно утонули в своем космическом корабле. Утопление было представлено как благо. Задумавшись об этом, я даже захотел сыграть сегодня другой сет – длинный, медленный эмбиент. Даже не музыку. Просто длинные ноты а-ля Тони Конрад, которые эхом будут отражаться от подводного металлического подвала этой странной старой баржи. Под эти медленные, долгие ноты мы все опустимся на дно реки, и наши легкие наполнятся темной водой.
– Из Нью-Йорка! – Промоутер неожиданно выскочил на сцену и стал кричать в микрофон. – Моби!
Я прервал свои размышления и начал концерт с Ah Ah. Первые синтезаторные аккорды были громкими и угрожающими, а когда вступили барабаны, я стал стучать по Octapad. Я толком не видел зрителей, но сквозь туман мне удалось разглядеть, что они все-таки танцуют. Закончилась Ah Ah, началась Electricity. Я закричал и через непроницаемый туман услышал, как зрители, собравшиеся в трюме баржи, закричали в ответ. Go, Next Is the E, Rock the House, еще пара рейв-песен, и через полчаса сет закончился. Зрители хлопали, а диджей поставил Evolution Спиди Джея.
Я сложил в футляр синтезатор и Octapad, покрытые миазмами от тумана и пота, и отыскал водителя.
– В гостиницу? – спросил он.
– Да, спасибо.
Мы покинули стигийскую баржу и в пять утра были в маленьком деревенском отеле.
– В семь часов я приеду за тобой и отвезу в аэропорт.
– Это очень важно, – сказал я. – Завтра вечером у меня большое шоу в Вашингтоне. Мне нельзя опаздывать на самолет.
– Хорошо, – ответил он и уехал.
Я не устал, солнце уже вставало, а через два часа мне предстояло уезжать. Так что вместо того, чтобы пытаться уснуть, я вышел из деревеньки по аллее, обсаженной деревьями. Минут через десять я дошел до пастбища с коровами.
– Привет, коровы, – сказал я, не зная, как вообще принято обращаться к коровам. Потом свистнул, надеясь, что они подойдут. Но они остались стоять, смотря на меня и жуя траву. Остался стоять и я.
В Манхэттене сейчас половина первого, и миллионы ньюйоркцев напиваются, танцуют и занимаются сексом. А я стоял на поле в Бельгии в свете восходящего солнца и говорил с коровами.
Рейверы все еще были в трюме лодки, освещенные стробоскопами. В Манхэттене сейчас половина первого, и миллионы ньюйоркцев напиваются, танцуют и занимаются сексом. А я стоял на поле в Бельгии в свете восходящего солнца и говорил с коровами. Вскоре я посмотрел на часы: уже шесть утра.
– Пока, коровы, – сказал я. Они так и остались стоять, безучастно моргая.
Вернувшись в гостиницу, я сделал несколько сандвичей с арахисовым маслом для самолета и вынес синтезатор ко входу маленькой гостиницы. Шестидесятилетняя владелица отеля сидела за столом и пила кофе.
– Доброе утро, вам нужно такси? – спросила она.
– Нет, спасибо, меня подвезут.
Я вышел к дороге, сел на кейс с синтезатором и стал смотреть, как на той стороне улицы открывается продуктовый магазин. В семь пятнадцать я начал паниковать. Вчера водитель опоздал на три часа, а если он сегодня опоздает хоть на тридцать минут, я не успею на самолет.
