– Моби! Ты не спишь!
– Да я с пяти часов не сплю, – ответил я. – Вы чего тут делаете?
– Идем на афтерпати на Четвертой улице. Пойдем с нами!
Я посмотрел на овсянку и морковный сок.
– Хорошо! – крикнул я. – Сейчас спущусь!
– Вы откуда идете? – спросил я у Эни несколько минут спустя, когда мы уже шли вместе по Мотт-стрит.
– «НАСА», «Шелтер», – ответил он. Имелась в виду еженедельная клубная ночь, которую недавно стали организовывать Ди-Би и Скотто. – В восемь утра Соул Слингер диджеит на афтерпати в лофте на Четвертой улице.
Мы перешли Хьюстон-стрит и свернули на Блекер-стрит. Стояло прекрасное осеннее утро: небо было безоблачным, солнце – теплым. Другие рейверы толпились вокруг нас, их зрачки были расширены, а челюсти крепко сжаты. Они все были одеты в гигантские рейверские штаны и футболки «Ликвид Скай». Рейверские штаны становились все огромнее и огромнее; большинство рейверов сейчас ходили в джинсах, в которые спокойно мог влезть человек весом фунтов триста. Некоторые рейверы носили джинсы низко, как хип-хоп-бандиты, но большинство из них все-таки надевали ремни, так что необъятные джинсы напоминали скорее юбки-котильоны. Никто из рейверов не говорил – они просто шли вместе подобно молчаливому племени, накачанному наркотиками.
Мы пошли по Боуэри-стрит, мимо «CBGB».
– Ты когда-нибудь бывал в «CBGB»? – спросил я у Джейсона Джинкса. Он вырос в пригороде Нью-Джерси и работал хип-хоповым диджеем, пока несколько лет назад не открыл для себя рейв-сцену.
– По-моему, нет, – сказал он. – А ты?
– Да сто раз бывал, – ответил я. – Лучший концерт, который я там видел, – Bad Brains в восемьдесят втором. Их певец Эйч Ар делал обратные сальто со сцены в толпу.
– Вот «Белый дом», – сказал один из рейверов, показав на приют для бездомных на другой стороне улицы. – Я там жил, когда только приехал в город.
– Ты жил в бомжатнике? – удивился я.
– Я снимал комнату в общежитии, – запротестовал он.
Восемьдесят второй год был всего десять лет назад; десять лет назад Джейсону было девять. Он подозрительно посмотрел на меня, словно проводил в уме расчеты, пытаясь определить, не старик ли я уже.
– Ты когда-нибудь ходил на хардкорные дневные концерты в «CBGB»? – спросил я у Эни. Он вырос в городе; его родители торговали картинами и жили в пятикомнатной квартире в Верхнем Вестсайде.
– Нет, мой брат ходил, – ответил он. – Я был слишком маленьким.
– Слишком маленьким для дневных концертов в «CBGB»? Да там большинству ребят было лет по пятнадцать.
– Ну да. Но мама меня не отпускала.
Мы пошли по Боуэри, мимо приютов для бездомных, оптовых магазинов ресторанной еды и заваленных мусором парковок за заборами. На тротуаре лежали несколько бомжей, упившихся до беспамятства.
– Вот «Белый дом», – сказал один из рейверов, показав на приют для бездомных на другой стороне улицы. – Я там жил, когда только приехал в город.
– Ты жил в бомжатнике? – удивился я.
Я снимал комнату в общежитии, – запротестовал он. Общежития, в которых сдавали комнаты, считались более безопасными и чистыми, чем приюты для бездомных. – А ты живешь на той фабрике? – спросил он.
– Ага, – сказал я.
– У тебя есть санузел?
– Нет, писать я хожу в туалет вниз по коридору.
– А моешься где?
– В качалку хожу.
– Не представляю, как можно жить без душа, – сказал он.
– Но ты же жил в бомжатнике, – напомнил я.
– Снимал комнату в общежитии. И в ней был душ. А сейчас у меня в квартире даже есть настоящая ванная.
Мы дошли до лофта, где проходила афтерпати.
– Что это за место? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Эни, спускаясь по ступенькам к потрепанной красной металлической двери. – Театр? Студия?
Мы вошли через красную дверь и прошли по темному длинному коридору. Через старый деревянный пол до нас доносились ритмы хауса. Коридор заканчивался фабричной дверью из зеленого металла.
Джейсон открыл ее, и коридор заполнила громкая электронная музыка. То был экспериментальный театр или арт-пространство, с балконом, выходившим на танцпол с фанерным покрытием. Сотня рейверов и клубных ребят бродили под светом дискотечных прожекторов. Еще двадцать или тридцать неподвижно лежали на подушках, а несколько человек даже танцевали на фанерном танцполе.
В 1989 году они были невинными студентами институтов моды в разноцветных костюмах, похожими на цветочки и эльфов. Но всего за три года эти ребята превратились в жутких монстров с лицами, раскрашенными в белое, стальными шипами, протыкавшими щеки, и бутафорской кровью вокруг глаз.
Я прошел в диджейскую кабинку, где Карлос, работавший под псевдонимом Соул Слингер, играл бразильское техно. Он был владельцем «Ликвид Скай», магазина, являвшегося эпицентром всей нью-йоркской рейв-сцены. Там продавались импортные пластинки, драм-машины, гигантские рейвовые штаны и куча футболок большого размера с длинными рукавами и символикой «Ликвид Скай».
– Эй, Карлос! – сказал я. Он уставился на меня огромными, как канализационные люки, глазами.
– Моби! Ты что тут делаешь?
Все знали, что я трезвенник и никогда не хожу на афтерпати.
– Я сидел и завтракал, а мимо проходили Эни и Джейсон и позвали меня сюда!
– Клево! – ответил он и перевел свое внимание на пластинку, которую собирался поставить.
Я пересек танцпол и увидел в углу Кеоки, неподвижно смотревшего в одну точку.
– Эй, Кеоки! – крикнул я. Ему понадобилась примерно минута, но, в конце концов, он все-таки сумел сопоставить мой голос со мной.
– Моби! – крикнул он в ответ. – У тебя наркота есть?
– Нет, я трезвенник.
Он озадаченно посмотрел на меня.
– Что ты тогда тут делаешь?
Он тусовался с клубными ребятами Майкла Элига. Рейверы и клубные ребята любили одну и ту же музыку и одни и те же наркотики, но в последний год перестали собираться вместе. На рейв-сцене большинство составляли натуралы, а клубные ребята в основном были геями. Никакой вражды между клубными ребятами и рейверами не было, они просто разошлись по своим сценам. Единственным исключением оставался «Лаймлайт», где рейверы, клубные ребята и готы по-прежнему вместе отплясывали и принимали наркотики.
Клубные ребята, собравшиеся в углу возле Кеоки, выглядели мощно и даже пугающе. В 1989 году они были невинными студентами институтов моды в разноцветных костюмах, похожими на цветочки и эльфов. Но всего за три года эти ребята превратились в жутких монстров с лицами, раскрашенными в белое, стальными шипами, протыкавшими щеки, и бутафорской кровью вокруг глаз. Когда-то они на дискотеках принимали экстази, а сейчас курили крэк и кололи героин. Они стали не особенно общительными; просто приходили в клуб и стояли там – безучастные, пугающие и высокие на своих семидюймовых каблуках.
