После полутора часов в такси мы прошли на дискотеку, полную японских клубных ребят, размахивающих разноцветными веерами.
– Почему они машут веерами? – спросил я, пытаясь перекричать музыку.
– О, это началось несколько месяцев назад. Теперь все так делают, – сказал промоутер. Он провел нас за сцену, в маленькую гримерку с красными стенами.
Когда он ушел, я сказал Саре:
– Не могу поверить, что играю сегодня. Она не ответила.
– Кстати, забыл у тебя спросить: ты умеешь играть на клавишных?
– Что?
– Чтобы тебе купили билет на самолет, мне пришлось сказать, что ты в моей группе.
– Ты хочешь, чтобы я играла на синтезаторе? На сцене? Я не умею.
– Нет, тебе просто надо притворяться. Все клавишные партии записаны на пленку.
– Думаю, смогу, – сказала она.
– Спасибо. Это был единственный способ заставить промоутера оплатить твой билет. Все будет весело. Просто прыгай по сцене и притворяйся, что играешь на синтезаторе.
– Я не буду прыгать по сцене, – сказала она.
Промоутер провел нас к месту моего выступления. Там стояли три новых синтезатора Roland, новенький Roland Octapad и два совершенно нетронутых микрофона.
– Оборудование отдадут мне? – спросил я.
– Ха-ха, хорошая шутка, приятель, – сказал он. – Нет, я взял все в аренду у Roland.
– Выглядит получше, чем то, на чем я играю дома.
– Это Япония, дружище. Готов?
Я кивнул. Он вышел на сцену и объявил:
– Из Нью-Йорка к вам приехал Моби!
Я выбежал на сцену, а Сара встала за «свой» синтезатор в глубине. Ah Ah начиналась с рычащих синтезаторов. Я стучал по новенькому Octapad и бегал по сцене, крича в микрофон. Тысяча японских рейверов танцевали и размахивали разноцветными веерами, словно стая радужных рыб. Я посмотрел на Сару; она стояла, устремив взгляд на синтезатор, и притворялась, что играет. Я подбежал к ней и улыбнулся. Она посмотрела на меня, потом опять на синтезатор.
Заиграла Go. Я как раз собирался в первый раз крикнуть: «Go!», и тут на меня сзади кто-то наскочил. Я упал на сцену лицом вниз и попытался развернуться, чтобы понять, кто же на меня навалился: это оказался огромный мужик, одетый в девятифутовый костюм дерева. Почти все его тело было скрыто под костюмом, но через ветки я все-таки разглядел потное белое лицо. Я попытался встать, но он схватил меня и опять повалил на сцену.
Я посмотрел на край сцены; промоутер стоял сбоку, улыбаясь и пританцовывая. Он показал мне два больших пальца.
– Мне надо играть! – крикнул я мужику в костюме дерева. Он улыбнулся и опять меня повалил. В процессе борьбы с деревом я попытался привлечь внимание Сары. Она смотрела на меня и дерево непонимающим взглядом.
– Помоги! – закричал я. Но она продолжила изображать игру на синтезаторе.
Зрители размахивали красными, желтыми и оранжевыми веерами, предполагая, что борьба с деревом – это тоже часть шоу. Наконец я вырвался из его хватки и бросился к промоутеру.
– Убери его от меня! – закричал я; человек-дерево гнался за мной по сцене, готовясь к новой схватке.
– Это Чез, приятель! – крикнул в ответ промоутер. – Он со всеми так делает!
– Скажи, чтобы он прекратил!
Промоутер выглядел разочарованным в лучших чувствах.
– Чез! – крикнул он. – Прекращай!
Чез, человек-дерево, подбежал ко мне и крепко обнял. А потом спрыгнул в зал и стал отплясывать вместе с японскими рейверами, которые размахивали веерами.
После концерта мы с Сарой приходили в себя за кулисами, и тут вошел явно смущенный промоутер.
– Что это было? – спросил я.
– Тот парень-дерево?
– Ага.
– Ну, он так со всеми делает, и зрителям очень нравится, – сказал он.
– А почему ты меня не предупредил заранее?
– А что, я не предупредил?
Мы с Сарой уехали в гостиницу и попытались (неудачно) заняться любовью в маленькой японской ванне. На следующий день мы отправились в тринадцатичасовой полет до аэропорта имени Кеннеди.
– Я счастлив, Сара, – сказал я и взял ее за руку.
– Я читаю важную книгу, – ответила она, отдернула руку и отвернулась.
В самолете Сара читала учебники биологии, а я – научную фантастику. В какой-то момент я посмотрел на нее; из иллюминатора светило солнце, целуя лучами ее книгу и волосы. Она выглядела такой серьезной и красивой, переворачивая страницы учебника.
«Она веган, борец за экологию, трезвенница и панк, – подумал я, – и это хорошо. Ей не нравится разговаривать – и это плохо».
Но, может быть, все это еще изменится. Мы будем жить вместе в солнечной квартире на Десятой улице, ходить в веганские рестораны, заведем собаку. Она раскроется и станет часами разговаривать со мной о биологии, экологии и старых панк-роковых пластинках, мы по-настоящему полюбим друг друга и станем наслаждаться жизнью.
– Я счастлив, Сара, – сказал я и взял ее за руку.
– Я читаю важную книгу, – ответила она, отдернула руку и отвернулась.
Глава тридцать первая
Зубная нить
Мы с Сарой жили вместе в наркоманском районе на Десятой улице уже четыре месяца. Наше общение с самого начала было довольно натянутым, а после того, как мы съехались, все стало совсем плохо. Она спокойно обходилась без разговоров. А я так не мог. Я любил говорить. Именно через разговоры я строил отношения с друзьями и семьей. Без этого я чувствовал себя потерянным и никому не нужным.
Может быть, Сара была просветленной, и ей не требовалось заполнять пустоты в жизни болтовней. Или, возможно, она просто очень тихая. Мы сидели друг напротив друга за нашим черным деревянным столом, и я задавал ей вопросы, которые начинались со слова «это».
– Это, – говорил я, намазывая яблочным маслом тосты, – ты сегодня работаешь?
– Да.
Я медленно разливал по чашкам зеленый чай.
– Это, и как работа?
– Нормально.
Я разглядывал тосты и думал, какие бы еще задать вопросы, начинающиеся с «это».
Это, как думаешь: Международный валютный фонд должен сделать свою работу более прозрачной?
Это, тебе больше нравится «Трактат» Витгенштейна или его «Голубая» и «Коричневая» книги?
Это, ты знаешь, что отсутствие общения меня убивает?
Я продолжал рассматривать тосты или выглядывал в окно, и в конце концов наш тихий завтрак завершался. Мы прощались, и я шел на студию, где садился в поломанное кресло, паниковал и пытался писать музыку.
