– Хочешь высветлить волосы? – спросил он, вороша пальцами мою редевшую шевелюру. – Ты уверен? Твои волосы очень, м-м-м, маленькие.
– Да, давай высветлим, – решил я.
Он наклонил меня к раковине и следующий час красил и мыл мои тонкие, быстро редевшие волосы.
Однажды в старших классах я попытался покраситься, подарив себе некрасивые оранжевые леопардовые пятна и волдыри на коже головы, не проходившие неделю. Именно поэтому в этот раз я решил обратиться к услугам профессионала: я не хотел, чтобы моя голова опять оказалась в том же состоянии, что и тогда.
После окрашивания, мытья и бритья шеи Аби повернул меня к зеркалу, и я увидел себя. Из зеркала на меня смотрел светловолосый, бледный незнакомец.
– Ну, что думаешь? – спросил Аби.
– Я блондин, – ответил я.
– Тебе нравится?
– Да, не могу поверить, что я блондин.
Аби причесал мои новые светлые волосы, подарив мне приятное чувство, что за мной ухаживают. Я знал, что он сделал меня красивее и привлекательнее.
– Сколько я тебе должен? – спросил я.
– О, нисколько, дорогой, просто записывай больше песен, – великодушно ответил он. (Что неудивительно, его салон через полгода обанкротился.)
Я протянул ему 40 долларов в качестве чаевых, и мы с Дженной вернулись обратно на улицу, под холодный дождь. Мы прошли по Второй авеню до Сент-Маркс-плейс, а потом спустились в «Трэш энд Водевиль».
Когда я учился в школе, Сент-Маркс-плейс был для меня раем, к которому я стремился. В этом запущенном, грязном квартале можно было найти магазины с музыкой, одеждой и книгами, а также бездомных панков, ребят, игравших в настоящих нью-вейвовых и панковских группах, наркодилеров, дешевую еду и прекрасных девушек-фанаток «новой волны». На Сент-Маркс-плейс стали знаменитыми Velvet Underground благодаря вечеринкам Энди Уорхола на северной стороне улицы. Она была вонючей, хаотичной и небезопасной, но она в то же время была центром Нью-Йорка для меня и моих друзей с 1980 по 1988 год.
После этого мы ушли с нее, решив, что Сент-Маркс-плейс, возможно, все-таки не является эпицентром «новой волны» и панк-рока, каким мы ее себе представляли, и ее главное предназначение – продажа ироничных футболок и трубок для курения травки.
В магазине «Трэш энд Водевиль» пригородные панки еще в семидесятых покупали свои кожаные шипастые ремни, футболки New York Dolls и Misfi ts, садомазохистские брюки и сверхузкие черные джинсы. Все в «Трэш энд Водевиль» выглядели будущими торчками, но Дженна сказала мне, что у них, как ни странно, есть и рейверская одежда. Впрочем, в каком бы году я ни заходил в «Трэш энд Водевиль», сколько бы мне ни было лет и чего бы я ни успел добиться, внутри я все равно чувствовал себя унылым, никому не нужным школьником. Двадцатитрехлетняя продавщица с черными как смоль волосами и в футболке Bauhaus, скорее всего, жила со своей тетушкой в Квинсе, но я все равно желал ее одобрения. Я хотел подойти к ней и сказать: «Я, может, выгляжу не клево, но я вырос, играя в панк-группах, и у меня есть все альбомы Bauhaus; можешь сказать, что я клевый? Мне это очень пригодится».
Но теперь все изменится. Я куплю клевую одежду и буду носить ее вместе с клевыми светлыми волосами, и меня больше не будут отправлять в мусорную кучу непривлекательности.
Магазин выглядел так же, как в восемьдесят первом: комнаты с низкими потолками и ряды вешалок с садомазохистскими штанами, узкими черными джинсами, панковскими футболками, старыми рокабилли-костюмами и тысячами кожаных курток. Запах «Трэш энд Водевиль» стал для меня «мадленкой Пруста»: аромат кожаных курток, лака для волос и подвального асбеста отправили меня обратно в восемьдесят первый, когда у меня в кармане было пять долларов и билет на поезд «Метро-Норт», а в коричневой сумке для пластинок – подержанный альбом Public Image, купленный в соседнем музыкальном магазине.
Но сейчас шел девяносто пятый, и я решил закупиться здесь модными рейверскими шмотками. Я был на рейв-сцене еще с конца восьмидесятых, так что, по-хорошему, должен был собрать целый гардероб такой одежды. Я знал, где покупать пластинки и аппаратуру, но так и не разобрался, где же покупать вещи. К тому же джинсы из Kmart были дешевыми, а я решил, что приобретать джинсы за 20 долларов более добродетельно, чем джинсы за 80. Иногда мне просто дарили какую-нибудь клевую одежду, поэтому у меня все-таки были одна пара неплохих рейверских штанов, две футболки «Ликвид Скай» и старенькая футболка Fresh Jive. И все. Остальной мой гардероб состоял из джинсов, купленных в Kmart, и простых футболок, и внешне я напоминал техника какой-нибудь третьесортной инди-группы со Среднего Запада.
Но теперь все изменится. Я куплю клевую одежду и буду носить ее вместе с клевыми светлыми волосами, и меня больше не будут отправлять в мусорную кучу непривлекательности. Я покажу Саре, что могу быть таким же красивым, как полубог Мэтт, и что расставание со мной было ошибкой – несмотря на то, что это я ее бросил. Мы с Дженной взяли несколько рейверских штанов большого размера и несколько модных рубашек. Я не стал ничего мерить, потому что решил, что все и так идеально подойдет. Я хотел впечатлить клевую кассиршу, поэтому добавил к куче рейверских шмоток еще и футболку Agnostic Front.
У моей школьной панк-группы Vatican Commandos есть ровно один повод для гордости: в 1982 году Agnostic Front дали один из самых первых своих концертов, сыграв на разогреве у нас в Бриджпорте, штат Коннектикут. Agnostic Front после этого стали суперзвездами панк-рока в Нью-Йорке. Vatican Commandos распались в середине восьмидесятых, когда все разъехались по колледжам. Один из бывших наших музыкантов открыл издательство, а другой стал нейрохирургом (я не шучу).
Я хотел, чтобы кассирша заметила футболку и влюбилась в меня, но она спокойно пробила всю одежду, сложила ее в два пакета и отправила меня восвояси. Она явно не была мне родной душой. Перед ней с самыми благими намерениями стояла лысеющая любовь, а она все это проигнорировала, разглядывая плакат Cro-Mags на стене.
Мы с Дженной дошли под дождем до «Анжелика Китчен», моего любимого веганского ресторана. Когда я впервые пошел в «Анжелику» в 1985 году, я даже не знал, как произносится слово vegan. Мой друг Эдди, который жил в Нью-Йорке и был крутым, настаивал, что говорится «ви-ган». Я жил в Коннектикуте, крутым не был и считал, что правильнее «ве-джан». Моя логика была проста: это слово должно произноситься по тем же правилам, что vegetable и vegetarian.
Через два года, в другом ресторане, я обнаружил, что прав был все-таки Эдди. Я спросил, «ве-джанский» ли это ресторан. Официант фыркнул и ответил:
– Нет, это «ви-ганский» ресторан, а не «ве-джанский».
На больших окнах «Анжелики» собрались капельки дождя; мы прошли внутрь, мимо стоек с нью-эйджевскими журналами и рекламой рэйки. Мы заказали морковно-имбирный сок и темпе с картофельным пюре.
– Спасибо, что помогла мне стать клевым, – сказал я, когда мы доели.
