В фойе было темно и пусто. Я вышел к автобусу, но почему-то ни в одном кармане не нашел ключей от него. Я положил чемодан на тротуар и сел на землю. На улице было холодно, но на мне были свитер и куртка, и я мог просто лечь поспать прямо там. Мои штаны и свитер мокрые от рвоты, но со мной все будет нормально.
Во рту было горько, горло горело огнем, а глаза слезились. Я вырубился прямо на тротуаре.
Когда я прилег, меня снова вырвало. На тротуар, на багаж, а потом на куртку. В конце концов, похоже, у меня в желудке ничего не осталось. Во рту было горько, горло горело огнем, а глаза слезились. Я вырубился прямо на тротуаре.
– Мо! – услышал я голос Эли. – Мо! Вставай!
Я открыл глаза. Надо мной стоял Эли.
– Ты в порядке? – спросил он.
Я огляделся. Стояло мрачное немецкое утро, я промок и замерз.
Почему я промок? А, рвота. Моя рвота.
– Ты в порядке? – снова спросил Эли.
Я присел, и меня затошнило.
– Нормально, – сумел сказать я. – Можно мне сесть в автобус?
– Ладно, – недовольно ответил он. – Я поставлю твой чемодан в багажное отделение.
Мне нужна была вода. Или грейпфрутовый сок. Или любая другая жидкость. Мой мозг напоминал сдувшийся и страдавший от невыносимой боли мячик, а вкус во рту – мусорный бак. Пожалуйста, пожалуйста, пусть в автобусе будет вода.
Там была вода. Я выпил целую бутылку, потом еще одну и пошел по темному автобусному коридору к своей кровати. Сняв пропитанную рвотой одежду, я лег в постель. Она была прохладной и темной, напоминающей уютный гроб. Мне нужно всего лишь пролежать тут подольше, а может быть, и остаться навсегда. Я услышал, как автобус завелся, глухой рокот дизельного мотора, казалось, доносился прямо из-под моего матраса. Пожалуйста, дайте мне остаться здесь, пожалуйста.
В сегодняшнем расписании значились два часа до Дортмундского аэропорта, а потом восемь с половиной часов полета эконом-классом до Нью-Йорка. А я хотел остаться в автобусе навсегда. Мы пришли в движение, автобус подпрыгивал по неровной мостовой. Я закрыл глаза и стал мечтать, как мы поедем прямо через океан в Нью-Йорк, и я всю дорогу буду лежать в своей прохладной, похожей на гроб кровати.
Глава сорок третья
Тростниковые поля
Это казалось такой великолепной идеей. Сначала я завершу турне Everything Is Wrong и вернусь в Нью-Йорк дописывать следующий альбом, где будет много гитарного рока. Потом я возьму перерыв и поеду на Барбадос с друзьями, прежде чем начать рекламную кампанию и гастроли, которыми нормальные музыканты занимаются каждый раз после выпуска пластинок. «Разве Боно или Трент Резнор не поступили бы так же? – спрашивал я себя. – Записали пластинку, съездили в отпуск на Барбадос, сделали рекламу альбома, поехали на гастроли, и все их хвалят и любят».
Правда, с этим возникли проблемы. Песни были написаны, но по какой-то причине все, что я успел записать, звучало ужасно и ни для чего не годилось. Я купил билет на самолет и забронировал номер в гостинице, поэтому я все равно уже собирался на Барбадос, но моя пластинка, которую я уже назвал Animal Rights, была довольно далека от завершения. А еще я каждый вечер пил и постоянно страдал от приступов паники.
Я сидел в кинотеатре и смотрел с друзьями «Хэппи Гилмора», и тут меня охватила паника.
Впервые панические атаки начались у меня в 1984 году, когда я учился на философском факультете в Коннектикутском университете. Они были ужасными, из-за них я бросил учебу и поехал домой. В девятнадцать лет я оказался безработным недоучкой, который спал на диване в маминой гостиной и постоянно боролся с паникой. Я пил, но паника не отпускала. Я принимал валиум, а она все равно никуда не девалась. Я ездил на мопеде по Дариену и слушал кассеты Echo & The Bunnymen, а она по-прежнему была со мной. Со временем я сумел справиться с паническими атаками – когда начал вести стабильную, пусть и унылую жизнь. И, не считая мелких вспышек, я прожил почти десять лет без приступов паники.
Но в последние несколько месяцев они вернулись. Я сидел в кинотеатре и смотрел с друзьями «Хэппи Гилмора», и тут меня охватила паника. Я надеялся, что это окажется просто небольшим приступом, но, когда я работал над Animal Rights и понял, что никому из тех, с кем я работаю, альбом не нравится, и я не знаю, как его заканчивать, паника стала преследовать меня почти постоянно. Теперь я надеялся, что несколько дней в тропическом раю помогут мне забыть о моем нелюбимом, незаконченном альбоме и развеять это состояние.
В барбадосском аэропорту я сел в такси, чтобы доехать до гостиницы. Я открыл окно; воздух был теплым и пах насекомыми.
– Вы серфер? – спросил меня водитель.
– Нет, – ответил я, сделав очень глубокий вдох.
– Извините, сэр, но почему вы тогда живете в этом отеле?
– Вы о чем?
– Это серферский пляж. Там живут только серферы. Кроме серфинга, здесь больше нечем заниматься.
Отель бронировал мой друг Эшли, а он и все его окружение были серферами. Я знал Эшли с середины восьмидесятых – тогда мы вместе изучали Библию. Он вырос в загорелого блондина на Виргиния-Бич, по соседству с Джерри Фолвеллом, и стал возрожденным христианином и серфером. После колледжа он переехал в Нью-Йорк и отрекся от христианства, но по-прежнему ездил на серфинг со своими возрожденными друзьями. Они все катались на досках, и друзья Эшли пытались заставить его отказаться от новообретенного атеизма.
В фойе гостиницы я встретил Эшли, одетого в серферские шорты и пляжные тапочки; он пил пиво «Корона».
– Моби! – прогрохотал он. – Добро пожаловать на Барбадос!
– Эшли, водитель сказал, что это серферский пляж? – спросил я.
– Ага! Он очень крутой!
– А что тут делать, если ты не занимаешься серфингом?
– Ну, не знаю… тусоваться? – спросил он, удивленный, как вообще можно не быть серфером. – Тут очень круто.
Я с беспокойством огляделся.
– Не бойся, Моби. Это Барбадос. Тут так красиво, расслабься!
Я прошел через фойе и взял свой ключ. Когда я открыл дверь в номер, там уже кто-то был; он сидел в кресле у открытого окна и пил «Ред Страйп».
Паника – она как внезапный пожар. Начинается с малейшей иррациональной искры, а потом пожирает все, что найдет вокруг.
– М-м-м, чем могу помочь? – спросил я.
– Эй, я Кит! – сказал он с южноафриканским акцентом. Он был одет в купальный костюм «Спидо» и рубашку «Биллабонг».
– Чем могу помочь? – снова спросил я.
– У меня все в порядке. Ты друг Эшли?
– Ага. А что ты тут делаешь?
– На Барбадосе? Занимаюсь серфингом, приятель.
