Мы с Эли проводили их взглядами.
– Все еще хочешь отменить концерт? – спросил Эли.
– Мне бы не хотелось тут умереть, – ответил я. – Пойду посплю.
– Жду в фойе через полтора часа, – сказал Эли, явно наслаждаясь моей беспомощностью.
– Спокойной ночи, – ответил я и вернулся в комнату, чтобы попытаться хоть час поспать.
Меня разбудил телефонный звонок.
– Алло? – опять прохрипел я.
– Пора вставать, Мо. Время кидаться кассетами в зрителей, – сказал Эли.
– Я умираю, – пожаловался я.
– Ну, если ты не отыграешь концерт, то точно умрешь, – засмеялся он.
Я надел сценическую одежду, которая мало отличалась от того, что я носил вне сцены: джинсы, футболка и теплая оранжевая куртка, которую, наверное, мог бы надеть на концерт Фли. Я снова посмотрел в высокое зеркало. Нет, я не похож на Фли. Я похож на больного человека с лысиной и в нелепой оранжевой куртке.
Эли и группа уже были в фойе.
– Как себя чувствуешь, Моби? – спросил Бубба.
– Хочу домой, – ответил я.
– Завтра, в девять утра, – сказал Эли.
Нас отвезли на микроавтобусе на концертную площадку, оказавшуюся хоккейным стадионом.
– Мы играем на льду? – спросил Бубба.
– Нет, на лед положат фанеру, – ответил Эли.
В зале было холодно, а пол покрыли мокрым деревом. Я прошел за кулисы, завернулся в свою абсурдную оранжевую куртку, лег на скамейку возле раздевалок хоккеистов и заснул.
Меня разбудил Эли.
– Мо, Константин пришел, – сказал он. Я сел и попытался выпрямиться.
– Эй, Моби! Как себя чувствуешь? – спросил Константин, входя в раздевалку.
– Еще болею, – сказал я.
– Ха, с тобой все будет хорошо. Вот кассеты для промо.
Он протянул мне коробку кассет. Я открыл ее.
– Это же кассетный сингл Feeling So Real, – сказал я.
– Да, эту песню люди знают, – ответил Константин.
Я был слишком утомлен и испуган, чтобы протестовать. То был последний вечер ужасного тура, и местный босс мафии попросил меня кидать в толпу кассетные синглы. Причем с песней, которая вышла на моем предыдущем альбоме.
– Ладно, я кидаю их на Feeling So Real, это бис, – сказал я на неожиданно ломаном английском.
– Отлично! – воскликнул он; его охранники вроде как даже улыбнулись. – О, кстати, это мой стадион, нравится?
– Хороший.
– А еще я владею здешним MTV, так что сыграй для них хороший концерт, – сказал он. – А вот моя девушка, – добавил он, показывая на невероятно высокую и явно скучавшую модель. – Она хочет стать Мисс Болгария. Она не знает твою музыку, но сегодня узнает.
Константин, будущая Мисс Болгария и его охранники ушли из раздевалки. Я лег обратно на скамейку и вырубился.
Это что, новое лекарство от гриппа? Босс мафии, заставляющий тебя играть старые рейвовые гимны?
В девять вечера Эли опять меня разбудил.
– Готовь руку для броска, – сказал он. – Ребята хотят бесплатные кассетные синглы.
Я вышел на сцену; у меня даже глаза горели от температуры. Арена была заполнена почти наполовину, зрители выглядели возбужденными. Мы собирались играть в основном старые танцевальные песни, потому что публике явно не хотелось слышать ничего с Animal Rights.
На первой песне я почувствовал, как грипп немного отступает. К третьей я уже вовсю стучал в Octapad и кричал в микрофон. Это что, новое лекарство от гриппа? Босс мафии, заставляющий тебя играть старые рейвовые гимны?
Ближе к концу сета Эли вынес на сцену коробку с кассетами Feeling So Real. Он притворился, что бросает кассету зрителям, и сказал с лучшим своим восточноевропейским акцентом:
– Это промоушн.
Я засмеялся.
– Спасибо за отличную ночь! – крикнул я, и все даже закричали в ответ. – Следующая песня – Feeling So Real.
Три тысячи зрителей закричали еще громче, потому что Feeling So Real была большим хитом в Восточной Европе. Когда песня началась, я взял несколько кассетных синглов и кинул их в толпу. Люди так жадно бросались на них, словно это было пшено в лагере ООН для беженцев.
Я повернулся, чтобы посмотреть, что происходит сбоку сцены. Константин снял пиджак. Он, его охранники и даже подружка улыбались и танцевали, как маленькие дети. Я улыбнулся, радуясь, что все-таки вернусь в Нью-Йорк со всеми пальцами.
Глава сорок седьмая
Запотевшее стекло
В грузовом лифте заходился криком пожилой мужчина в белом костюме.
– К черту все! Я ухожу! Идите на хер! Я не потерплю такого обращения!
Мы с Дамьеном и все остальные в лифте, который вез нас на вечеринку Diesel, недоумевали: кто вообще этот человек и почему он так орет?
– За машину уже извинились, – объясняла женщина, которая стояла рядом с оравшим стариком. – Должны были подать лимузин. Они просят прощения.
– Да пусть на хер идут! Скажите им, что я на сцену ни хера не пойду! П*здец вообще!
Он продолжал орать, похожий больше на взбешенного петуха, чем на человека.
Мы ехали в старом промышленном лифте, стены которого были обшиты листовым металлом. Он поднимал нас на вечеринку в лофте неподалеку от Пенсильванского вокзала. Гастроли в поддержку Animal Rights закончились месяц назад, и я вернулся в Нью-Йорк. Альбом провалился. Тур провалился. Отношения с Ванессой тоже потерпели крах. И я, поскольку был автором и исполнителем всего этого, мог называться полным неудачником. Мне хотелось только одного – куда-нибудь сходить, напиться водки и зализать раны.
Мы все молча молились, чтобы лифт поехал быстрее, и нам не пришлось провести слишком много времени в металлической коробке с этим безумным орущим стариком, которому не подали лимузин.
Когда мы почти доехали до места, в шахте лифта послышался звук дискотечного басового барабана – умф-умф-умф. Мы все молча молились, чтобы лифт поехал быстрее, и нам не пришлось провести слишком много времени в металлической коробке с этим безумным орущим стариком, которому не подали лимузин.
– Нажмите «стоп»! Я возвращаюсь в гостиницу! На х*й это все! Я ухожу! Бла-а-а-аргх!
Он окончательно превратился в дикаря; последний его крик даже отдаленно не напоминал человеческий язык.
Наконец двери открылись. Мы все выбежали из тесной металлической коробки навстречу безопасному, здравоумному лофту, полному людей, накачанных наркотиками.
– Б*я, кто это был вообще? – спросил Дамьен, явно получивший психологическую травму.
