– Даже не представляю, – ответил я. – Певец?
– Ух ты, – сказал Дамьен. Не «Ух ты, кто этот сумасшедший?», а «Ух ты, посмотри на это». Мы вошли в огромный лофт, полный мягкого красного и розового света, с прекрасными женщинами, водкой, лившейся по ледяным скульптурам, пульсирующей диско-музыкой и потрясающим панорамным видом на реку Гудзон и нижний Манхэттен. Дамьен повернулся ко мне и улыбнулся.
– Потрясающе, – добавил он.
– Мне надо выпить, – сказал я. Мы прошли мимо нескольких сотен красивых мужчин и женщин и добрались до бара. – Пожалуйста, две «Столичных» с содовой и долькой лайма, – сказал я. Пока бармен наливал нам коктейли, мы разглядывали вечеринку во всем ее великолепии.
– Ты же знаешь, что мы тут ни с кем не будем разговаривать, – предупредил Дамьен. Мы оба встречались с красивыми женщинами, но в глубине душе так и остались нердами из Коннектикута, слишком робкими, чтобы заговорить с кем-то, на ком нет футболки «Звездным путь» или шляпы а-ля группа Devo.
– О, тут Хлоя, – сказал я Дамьену. – Она с нами точно поговорит.
Мы взяли наши бокалы и подошли к ней.
– Хлоя! – сказал я.
– Эй, Моби, – ответила она. – Привет, Дамьен.
Она выдержала паузу.
– О, это мой парень, Гармони.
– Здравствуй, Гармони. Мы с тобой познакомились в «НАСА», правильно?
Мы с Гармони стали вспоминать о славных деньках рейв-культуры и «НАСА».
– Ты разве тогда не был трезвенником? – спросил он.
– Был, – ответил я и, посмотрев вниз, увидел, что уже допил свой коктейль. – Пойду возьму еще порцию. Тебе принести?
– Нет, спасибо.
Я прошел мимо группки прекрасных женщин и встал у бара, пытаясь привлечь внимание бармена. Женщина, стоявшая рядом, тоже хотела его подозвать.
– Если он подойдет к вам, можете заказать мне коктейль? А если ко мне, то я закажу коктейль вам, – предложил я.
– Хорошо, – сказала она. – Вы что пьете?
– «Столичную» с содовой и долькой лайма. А вы?
– «Космополитен» на «Столичной».
– Как вас зовут?
– Анна. А вас?
– Моби.
Ее глаза загорелись.
– О, Моби!
Я улыбнулся.
– Да, это я.
– Я была на твоих концертах в Рочестере, – сказала она.
– Значит, ты старая рейверша?
Она помолчала, решая, стоит ли оскорбиться.
– Ну, я не старая, но когда-то была рейвершей.
Бармен решил подойти сначала к ней. Она заказала нам коктейли.
– А сейчас ты чем занимаешься? – спросил я.
– Учусь на магистра искусств в Парсонзовской школе дизайна.
Принесли наши коктейли. Мой оказался идеально крепким.
– Я всегда думала, что ты трезвенник, – сказала она.
– Во времена рейвов я действительно им был.
– Ну, рада знакомству, Моби. Надеюсь, потом увидимся, – сказала Анна и ушла.
– Тоже рад знакомству. Спасибо за водку!
Я попал в рай, и мне нужно было увидеть все. Я прошел мимо прекрасных женщин, которые пили водку с ледяных скульптур.
Я вернулся к Дамьену, который еще мусолил первый коктейль.
– Дамьен, почему ты еще не допил? – возмущенно спросил я.
– В отличие от тебя, я не алкоголик, – ответил он.
– Я не алкоголик, я алкогольный энтузиаст, – поправил я. В последнее время я часто повторял эту фразу.
– Хлоя и Гармони ушли, – сказал он. – Я оказался недостаточно крут для них.
Пока мы пили, он показал мне девушку, на которую положил глаз: красавицу-модель, стоявшую с подругами у танцпола.
– Она слишком худая, – сказал я.
– Ты с ума сошел, – ответил он.
– Нет, я просто люблю пышечек.
Он засмеялся. Модель, на которую он смотрел, подошла к нам.
– Привет, – сказала она Дамьену.
– Привет, – удивленно ответил он.
– Меня зовут Петра. А ты кто? – спросила она с акцентом.
– Я Дамьен. Хочешь выпить?
Да! – воскликнула она, взяла его за руку и пошла к бару. Он оглянулся на меня, его глаза были широко раскрыты от ужаса и радости. Я засмеялся и заметил, что допил и второй коктейль. Мне нужно было выпить еще водки, но я также хотел походить по залу. Я попал в рай, и мне нужно было увидеть все. Я прошел мимо прекрасных женщин, которые пили водку с ледяных скульптур. Пройдя по коридору, я нашел еще один зал, еще более огромных размеров. На сцене был сумасшедший орущий старик из лифта, он пел диско-хит начала восьмидесятых. Он был одет в белый костюм, улыбался и потел. Сейчас он выглядел самым счастливым человеком на всей вечеринке.
Мама почти всю жизнь курила, а теперь у нее нашли рак легких.
Я нашел другой бар и заказал еще одну «Столичную» с содой и долькой лайма. Коктейль оказался не таким крепким, как предыдущий, и это, наверное, к лучшему, потому что я мечтал, чтобы эта ночь продлилась вечно. Я хотел найти идеальную степень опьянения и продержаться там несколько часов. Или, в идеале, лет.
Я прошел к окнам и стал пить водку, разглядывая панораму ночного Нью-Йорка. Передо мной простирались река Гудзон и нижний Манхэттен; воздух был чист, и все лампы и фонари мерцали. Я положил руку на оконное стекло. Ночь была холодной, и я почувствовал, что окно немного запотело. Глядя на холодное ночное небо, я думал о раке.
Ранее в тот день я говорил по телефону с мамой. Она сказала мне, что ходила к врачам и у нее диагностировали рак легких.
– Его можно вылечить? – спросил я.
– На следующей неделе начинаю первые сеансы химиотерапии, – ответила она.
– А что думают врачи?
– Они оптимистичны, – осторожно сказала она.
– Как себя чувствуешь? – спросил я.
– Нормально. Моби, не беспокойся. Я уверена, все обойдется. Я понял, что это я должен был ее подбадривать, а не наоборот.
– Сейчас 1996 год, рак постоянно лечат, – сказал я ей.
– Ты прав. Не беспокойся.
– Я не беспокоюсь, – ответил я. – А ты беспокоишься?
– Немного, – сказала она дрожащим голосом. – Ладно, я люблю тебя.
– И я тебя люблю, мам.
Мы повесили трубки.
Мама почти всю жизнь курила, а теперь у нее нашли рак легких.
Она начала курить в пятьдесят восьмом, в пятнадцать лет, и выкуривала по две-три пачки сигарет в день, пока несколько лет назад врач все-таки не уговорил ее бросить. Когда она росла, курение считалось нормальным. Табачные компании рекламировали пользу курения в журналах и по телевизору. Мама даже рассказывала мне, что во время беременности, когда у нее начались приступы тревоги, врач посоветовал ей для борьбы с ними больше курить. А теперь у нее нашли рак легких. Я допил коктейль и снова прикоснулся к холодному окну. Не надо беспокоиться. Сейчас двадцатый век. Никто больше не умирает от рака.
