– Вы только что трахались? – спросил Дамьен.
– Нет, у нее есть бойфренд. Она только ширинку мне расстегнула.
– Это я видел.
– Ох. А где твоя Петра?
– Она ушла.
– Ты будешь с ней встречаться?
– Нет, у нее есть бойфренд.
– У всех есть бойфренды, – сказал я. – Ненавижу бойфрендов.
– Самое ужасное слово в английском языке, – ответил он.
– О, твоя новая картина очень крутая, Дамьен, – сказал я. – Рассмотрел ее в подробностях, пока мне сосали.
Он засмеялся.
– Нет, я серьезно. Она очень крутая. Я хочу ее.
– Сколько за нее дашь?
Я отпил еще водки. За окном на Бродвее послышалась сирена.
– Это, у моей мамы рак легких, – сказал я.
– Что?
– У моей мамы рак легких.
– Стоп, что? Почему ты раньше мне не сказал? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я. – Просто не знаю.
Глава сорок восьмая
Темная вода
Я шел по бетонному мосту в Коннектикуте, через который когда-то пролегал мой путь в школу, слушая Joy Division и раздумывая о самоубийстве. Бывало, я стоял на мосту и слушал альбом Closer, глядя, как внизу по шоссе I-95 едут машины; я представлял, как прыгаю вниз, но вместо этого всегда шел домой. Прошло несколько месяцев с тех пор, как у мамы диагностировали рак, и она позвонила мне вчера и сказала, что получила результаты анализов после последней химиотерапии. Еще она сказала, что не хочет говорить о них по телефону, и попросила, чтобы я приехал в Дариен; там мы погуляем по пляжу, и она мне все объяснит лично. Еще она предупредила меня, что из-за химиотерапии окончательно лишилась волос.
Я перешел I-95, спустился с холма на той стороне и прошел мимо Уолмсли-роуд, где мама жила, когда была маленькой. Все детство я слышал, как мама, мои тетки и бабушка вспоминали, как однажды, когда маме было пять лет, она увидела на прилавке какое-то мясо, съела его, а потом оказалось, что это собачья еда. А когда ей было шесть лет, она оборвала ноги у паука-сенокосца и тоже съела его, подумав, что это конфета.
Она сняла ее и положила на стол. – Ты лысая! – воскликнул я. – Мы теперь близнецы.
Похожие вещи происходили с ней и всю оставшуюся жизнь: она видела что-то плохое и думала, что в этом нет ничего страшного. Она была уверена, что байкер-социопат из «Ангелов ада», работавший на заправке, – отличный улов и станет любящим парнем. Считала, что гитарист, который угнал ее машину и украл деньги, – все равно хороший человек. Верила, что ее сын-неудачник – все еще успешный музыкант. Все ее ошибки подпитывались наивной надеждой. О, если бы мир сжалился над ней и подарил гамбургер вместо собачьей еды и успешного сына, а не никчемного пьяницу.
Я дошел до ее дома и встал на пороге, собираясь с духом. Я еще не видел ее после того, как у нее выпали волосы, и не хотел выглядеть расстроенным из-за ее лысины.
– Привет! – весело крикнул я, открывая дверь.
– Мы на кухне, – сказал ее муж Ричард. Я прошел в дальнюю часть дома. Мама и Ричард сидели за кухонным столом, перед ними лежали глянцевые рекламные буклеты. Я поцеловал маму, потом не без неловкости обнял Ричарда. Мама была одета в серые тренировочные штаны и темно-синюю кофту, а на голове у нее была фиолетовая шерстяная шапочка, которую она связала сама.
– Ну, давай посмотрим, – сказал я, показывая на ее шапочку. Она сняла ее и положила на стол. – Ты лысая! – воскликнул я. – Мы теперь близнецы.
Она засмеялась.
– Чувствую себя Шинейд О'Коннор, – ответила она, осторожно касаясь головы.
– По-моему, отлично выглядишь, – сказал я.
– Нарцисс, – ответила она.
Я налил себе чаю и сел с ними за стол. Глянцевые рекламные буклеты были из похоронного бюро.
– Ты уверена, что хочешь прогуляться по пляжу? – спросил я.
– Я целый день не была на улице, – ответила мама. – Пойдем на Пир-Три-Пойнт.
Когда-то я проводил на этом пляже все лето – ел хот-доги, покрытые песком, и держался подальше от воды, которая была солоноватой и пахла машинным маслом.
– Значит, ты умрешь? – спросил я.
– Мы все умрем, Мобс, – сказала она. – Я просто умру раньше, чем вы все.
– Одно условие, – добавила она, допивая кофе. – Я веду машину.
Она посмотрела на Ричарда. Тот лишь закатил глаза.
– У меня рак, но я еще могу ехать сама, – настойчиво сказала мама. Мы встали и оделись.
– Ричард, ты не идешь? – спросил я.
– Нет, вы с мамой должны побыть вместе, – сказал он.
– С ним я вместе постоянно, – добавила мама, показав на Ричарда. – Нас уже тошнит друг от друга.
Ричард засмеялся.
Летом парковка на Пир-Три-Пойнт была бы заполнена машинами, но холодной ранней весной она пустовала. Мама остановила свой «Сатурн» под опавшим деревом в дальней части пляжа, и мы пошли вдоль берега. Дальний пляж был интереснее ближнего: именно там выносило на берег всякую мертвечину. Когда я учился в начальной школе, я постоянно там бродил, находя мертвых мечехвостов, гниющую камбалу, а однажды – даже маленькую дохлую акулу.
– Ты знаешь, что именно тут ты впервые попал в воду? – спросила мама, утирая дождевую воду с лысой головы.
– Нет, – сказал я. – Где?
– Вот здесь, – ответила она, показывая на темную воду.
– Я тут плавал? Сколько мне было лет?
– Около года. Твой дедушка подвел сюда лодку, и мы стали ее нагружать. Кто-то отдал тебя бабушке, и она уронила тебя в воду. Ты был в спасательном жилете. Мы все кричали и пытались вытащить тебя из воды, но ты весело плескался и был счастлив.
Я засмеялся. Мы стояли у темной воды и смотрели на тонкую масляную пленку, блестевшую на ее поверхности.
– Это, я получила результаты анализов после завершения химиотерапии, – сказала она. Я сглотнул.
– И?
– И… рак распространился. Сначала это был рак легких, но теперь он практически повсюду.
– Что они могут сделать?
– Могут попробовать еще радиотерапию и химиотерапию, но мы с Ричардом поговорили, и я решила прекратить лечение.
– Что это значит?
– Это значит, что когда мое состояние ухудшится, меня отправят в хоспис. Они не будут пытаться продлить мне жизнь, только постараются, чтобы я чувствовала себя более-менее нормально.
Я посмотрел на парусные лодки, покачивавшиеся на коричневой воде; на зиму они были пришвартованы.
– Значит, ты умрешь? – спросил я.
