– У всех батарейка села, – говорит он, рассматривая их. – Нерабочие. Радиус действия – пятьдесят метров, поэтому тот, кто за вами следил, должен был находиться поблизости, чтобы сигнал доходил. Поищем. Я к вам завтра на всякий случай спеца с техникой пришлю. Пусть квартиру осмотрит.
Алексей предлагает нам прислать на ночь охранника, но мы отказываемся. И остаемся вдвоем.
Мы с мамой сидим на диване и молчим. Я слышу собственный пульс в ушах. А может быть, это грохот волн северного моря.
– Веточка, – тихо зовет меня мама, не зная, как начать разговор.
– Ее ты тоже называла Веточкой? – первой говорю я.
– Кого? – удивленно спрашивает она.
– Свою дочь.
– Ангелина…
– Ты назвала меня в честь своей дочери, – перебиваю я ее.
Мама бледнеет. Ее кожа словно мрамор, а глаза большие и полные отчаяния и боли.
Она не отпирается.
– Я… я думала, что так будет лучше, – шепчет она, глядя на свои ладони, на которых я вижу темные следы от ногтей – когда она волнуется, всегда впивается ногтями в кожу. Как и я. – И для тебя, и для нас со Стасом.
– Лучше? – убито улыбаюсь я. – Поэтому ничего мне не рассказала? Я столько раз говорила, что не помню себя до семи лет, а ты всегда отвечала, что это нормально. Молчала. Нет, я не осуждаю тебя – кто я такая? Просто, мам, мне так обидно.
Я ведь могу называть ее мамой? Я даже не понимаю, что по моему лицу снова текут слезы. И мама, тоже плача, утирает их.
– Расскажи мне, расскажи мне все, – прошу я ее. – Для меня это очень важно. Пожалуйста.
– Расскажу, – часто кивает она. – Я не хотела, чтобы ты знала обо всем этом, пыталась тебя оградить, Веточка. Но видимо, пришло время. Пришло…
Она судорожно вздыхает.
– Это произошло пятнадцать лет назад, – говорит мама, глядя в стену и словно видя там кадры из прошлого. – Я работала в доме у твоих родителей домработницей. Это была вынужденная мера – я с детства хотела быть учителем, поступила в педагогический, работала в детском саду. Вышла замуж за любимого мужчину. Мы жили небогато, но очень счастливо. Не зря ведь говорят: «С милым рай и в шалаше». У нас с твоим отцом… со Стасом, – поправляется мама, – родилась дочка. У нас был уговор: сына называю я, а дочку – он. Вот и назвал Ангелиной. Смеялся, что я родила ему ангела, а не ребенка. И запрещал называть сокращенно – не Лина, не Геля, а Ангелина, и точка. Все было хорошо, а потом… потом Ангелина заболела. Сначала мы не понимали, что с ней такое. У нее постоянно болела голова, появилась слабость, начались обмороки. Мы пошли к невропатологу, она отправила нас на обследование, а дальше… А дальше был ад, Веточка. Несколько курсов химиотерапии ничего не дали. Она угасала, словно свечка. Мы продали все, что у нас было, заняли денег, у кого только могли, чтобы купить лекарства, но они не спасли нашего ангела. В последний день зимы ее не стало.
Мама закрывает глаза двумя руками, и я глажу ее по плечу, понимая, какой горькой и несправедливой была ее судьба. – Тогда я думала, что моя жизнь закончилась, что и мне пора уходить вслед за ней. Хорошо, что рядом был Стас, и он заставил меня взять себя в руки. Ангелина ушла, а долги остались. Стас работал в нескольких местах, чтобы отдавать их, и я тоже пошла работать – не в школу, а домработницей, там платили больше. Сначала у одной пожилой женщины, затем – у твоих родителей. Когда ты была маленькой, ты все время крутилась около меня, а я угощала тебя сладостями – слишком уж ты напоминала мне дочку. Вы же были ровесницами, родились в один год, и глазищи один в один – серые, большие, наивные.
Мама встает, уходит в свою комнату и приносит ту самую папку, которую я нашла, а еще – фотографии, на которых запечатлены она, папа и их родная дочь.
Она не похожа на меня: высокая, крепко сбитая, темноволосая – вся в папу, а глаза и правда будто мои. Словно мы сестры.
Я рассматриваю старые фотографии, на которых изображены мама, папа и Ангелина. Вот они на море, довольные и загорелые, вот – на каком-то празднике в детском саду, вот – за столом на Новый год. Обычная семья, молодая и счастливая.
– А потом случился тот пожар, – тусклым голосом продолжает мама, сжимая в руке снимок с Ангелиной, которая радостно улыбается, сидя на качелях. – Хозяин и хозяйка – твои родители погибли, задохнулись во сне. Трое детей, слава богу, выжили. Ты, твоя сестренка Роза и старший брат Валентин. Он никогда мне не нравился – слишком странным был, слишком жестоким. Я видела как-то раз, как он кидал камни в птиц и смеялся, когда попал в одну из них. Но я даже не знала, что он неродной, и думала: как у одних родителей могут быть такие разные дети?
После пожара сестра хозяина, ваша тетка, предложила мне и садовнику забрать вас себе.
«Усыновите девочек, и получите то, что принадлежало их родителям», – говорила она. «А вы не хотите забрать племянниц?» – спросила я с удивлением. У меня до сих пор в голове не укладывается, как она могла вас бросить. «Я и так возьму старшего. Если хотите получить деньги, забирайте девочек. Помогу с удочерением, вы же знаете, что у меня связи. Нет отправлю в приют, а то, что осталось им от родителей, они получат после совершеннолетия» – вот так она нам сказала.
Мама вздыхает и продолжает дальше:
– Я сразу решила забрать тебя – и дело не в деньгах, Веточка, ты не подумай! У меня сердце кровью обливалось, когда я думала, что вы остались без родителей. Стас был за. Сказал, чтобы я взяла вас обеих, что не дело разлучать сестер. Да только я не успела Розу уже забрали. А я забрала тебя, только ты ничего не помнила, совсем ничего, и я сказала, что мы твои настоящие родители. Правда, почти сразу Стаса не стало – попал в аварию. Когда он понял, что тетка переписала бизнес твоего отца на себя, он поехал разбираться с ней. Я его останавливала, говорила, что не стоит, что эта женщина – страшный человек, но разве он послушал меня? Поехал, за что и поплатился, бедный мой Стас. – Мама прикрывает глаза, пытаясь успокоиться. – Наследства, которое ты получила от родителей, хватило, чтобы я расплатилась с долгами и купила две квартиры, еще и на черный день осталось.
Я обнимаю ее. В какой-то момент там, в доме Габриэля, мне казалось, что я перестала чувствовать боль, что она застыла, как бабочка в янтаре, но нет – она снова со мной, и она снова крошит меня, и рвет, и терзает своими клыками. Мне так жаль, безумно жаль, и я не знаю, где заканчивается одна боль и начинается другая. Мне снова хочется закричать, но нельзя.
«Я должна быть сильной ради любимых», – напоминаю себе я.
– Прости меня, дочка, – шепчет мама, обнимая меня в ответ слабыми руками. – Прости, если сможешь. Я не могла тебе рассказать об этом, десятки раз собиралась, но так и не смогла. Думала – раз уж высшие силы оградили мою дочку от того кошмара, зачем я буду напоминать о нем? Пусть живет настоящим, а не прошлым. Я просто хотела тебе счастья, Ангелина, – шепчет она. – Я любила тебя как свою собственную дочь и благодарила Бога за то, что он послал мне тебя. Иначе бы меня уже давно не было. Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю? – спрашивает она, отстранившись и держа мое лицо в своих теплых ладонях. – Очень сильно. Ты – моя дочка, и всегда будешь ею, даже если ты никогда больше не назовешь меня своей матерью. Главное, что ты осталась жива и здорова. Я уже отдала двух близких людей, не знаю, что бы со мной было, если бы забрали и тебя. Я так рада, что все в порядке, дочка.
