– Береги его, – говорит мне Яна.
– Буду беречь, – отвечаю я. – А ты береги себя. Все хорошо?
– Вроде бы да. Но иногда снится, что мы снова в том ужасном месте и что он… Он не умер, а жив и хочет меня убить, – признается она вдруг. – Каждую ночь просыпаюсь в слезах и постоянно думаю об этом. О том, что нас всех могло не стать. Но мой психотерапевт говорит, что со временем все пройдет у меня посттравматическое стрессовое расстройство, и я прохожу когнитивно-поведенческую терапию.
– Удачи, ты справишься, Яна. – Мой голос искренен.
– Спасибо, Ангелина.
Я знаю, что она до сих пор любит Матвея – вижу, какими глазами смотрит на него, и, наверное, даже ревную. Однако наша с ней история соперничества не похожа на те истории, о которых я читала в книгах и которые видела в фильмах. Мы не враждуем и не делим его. Понимая, что в их долгих и непростых отношениях поставлена финальная точка, она ведет себя очень достойно, не пытается вернуть его, очернить меня или плести интриги. Мы просто расходимся в разные стороны.
– Я думала, после того как Матвей совершит свою месть, он будет счастлив, – напоследок говорит мне Яна. – И я верила, что после того, как идея фикс оставит его, он вернется и у нас все будет как прежде. А он встретил тебя. Но знаешь, я даже рада, что у Матвея есть ты. Та, которая не даст ему сломаться и не сломается сама. Тебе очень идет новая прическа, – улыбается она мне и отходит к матери и брату, которые сопровождают ее. Яна теперь боится ходить одна, но я верю, что она с этим справится.
Алиса тоже чувствует себя хорошо, хотя у нее появились седые пряди, которые она закрасила, и ей выписали успокоительные лекарства и снотворное у нее полностью пропал сон. Зато Игорь, узнав, что с ней произошло, объявил, что будет с ней постоянно. При этом с папой Алисы у него то и дело возникают забавные конфликты, ведь отдавать дочь Игорю папа совершенно не хочет.
А еще Алиса сделала новую татуировку – огненного феникса на ребрах. Он означает победу и возрождение из пепла. Я тоже хотела сделать что-нибудь за компанию с подругой, но вспомнила слова Матвея о том, что сейчас редкость не девушка с татуировкой, а девушка без нее, и не стала. Моя победа останется в моей душе.
Мама очень переживает, но я стараюсь оберегать ее и делать счастливее. Я – все, что у нее есть. И ближе нее у меня никого нет. Я покупаю две красивые рамочки для фотографий и вкладываю туда снимки Ангелины и Розы. Первая – маленькая, ей всего пять с половиной. Вторая – взрослая, ей больше двадцати. Но обе они улыбаются – две мертвые сестры, младшая и старшая (она родилась раньше на целых пятнадцать минут).
Рядом с ними я ставлю фотографию с моими настоящими родителями – они молоды и красивы. И фотографию с тем, кого я всю сознательную жизнь считала своим папой. Он смотрит прямо в камеру; лицо серьезно, а глаза смеются.
Для мамы я рисую портрет, который мы вешаем в гостиной. Мама говорит, что я изобразила ее слишком молодой и красивой, но я отвечаю, что именно такой ее вижу, и я нисколько не лгу. Кисти и краски становятся моим лекарством и помогают вернуться к прежней жизни. Я много учусь и так же много рисую – людей или цветы. В моей комнате всегда стоит свежий букет цветов – об этом заботится Матвей.
Страницы книги «Чувства и чувствительность» заботливо хранят розу, которую я нашла у горящего дома. Иногда, глядя на хрупкие засушенные лепестки, я разговариваю с Розой.
Она похоронена рядом с моими кровными родителями – об этом тоже позаботился Матвей. Мне безумно ее жаль; единственное, что меня успокаивает, так это то, что, по словам врачей, Роза, рухнув вместе с горящим балконом, получила смертельную черепно-мозговую травму и умерла в одно мгновение. А вот Габриэль мучился – демоны так и не спасли его.
«Легион» прекратил свое существование. Кого-то из даймонов, благодаря материалам, собранным за это время Матвеем, удалось найти и привлечь к ответственности за подстрекательство к самоубийству, хотя сделать это было сложно. А кто-то канул в Лету, растворившись в безызвестности. Дело, начатое безумным Габриэлем, закончилось полным его поражением.
Я надеюсь, что за свои грехи он варится в котле со смолой и мучается куда больше, чем его жертвы. Ради этого я готова верить и в рай, и в ад.
Стас несет наказание, но довольно мягкое, за превышение пределов самообороны, а потом исчезает в неизвестном направлении. Однако я знаю, что страдать он будет всю жизнь – из-за смерти Эллы, которую действительно любил. Спустя несколько лет Алиса поедет в Карелию и расскажет мне, что среди послушников ей попался молодой мужчина с ожогом на лице, который напомнил ей Стаса. Я надеюсь, что однажды он найдет в своей душе покой. Когда мы были в особняке Габриэля, в нем проявилось что-то человеческое. Я действительно хочу, чтобы он перестал мучиться.
Почти год я, как и Яна, хожу к психотерапевту на этом настоял Матвей. Психотерапия не становится моим исцелением, но дает мне импульс задуматься о многих важных вещах. Я понимаю, что постепенно меняюсь – я больше не та ранимая, наивная и боящаяся всего девушка, которая страшится взять в руки кисти и краски, решив посвятить себя работе с детьми, чтобы искупить свой смертельный грех. Постепенно, шаг за шагом, я иду вперед. Иду вместе с Матвеем. И хотя до волчицы мне еще далеко, но я стараюсь.
Во время одной из бесед с психотерапевтом я рассказываю ему о своем демоне, который бесследно пропал.
– Он разговаривал с вами, ваш демон? – спрашивает он меня.
Я киваю.
– То есть вы слышали его голос в своей голове?
– Не знаю, как правильно сказать, – тру я виски пальцами. – Это были не голоса, а мысли, но как будто бы не мои мысли. Чужие, отвратительные, сводящие с ума.
– Нарисуйте своего демона, Ангелина, – мягко просит психотерапевт.
Я теряюсь.
– У него нет лица.
– Нарисуйте его без лица. Нарисуйте не так, как видите, а так, как чувствуете. Это может быть любая картинка. Мне не важно, красивым получится рисунок или нет, главное – не эстетика, а то, как вы передадите ваши чувства.
– Рисовать прямо здесь?
– Здесь. Я дам бумагу, кисти и краски. А вы рисуйте то, что хочет рука, что первым придет в голову. Договорились?
И я рисую. К моему удивлению, на бумаге появляется не мерзкое чудовище, а девочка, сидящая у пруда в саду. Она смотрит на свое отражение, а позади нее, в кустах, видны чьи-то злобные водянистые глаза. Девочка не видит того, кто на нее смотрит, ей не страшно, но страшно становится мне.
– Что вы чувствуете, глядя на эту работу? – мягко спрашивает меня психотерапевт.
– Страх.
– Страх? Почему? Рисунок такой солнечный и теплый. Что вас беспокоит?
– Человек за спиной беззащитной девочки. Она играет и не видит его, но сейчас, прямо в это мгновение, он нападет на нее. И все кончится, – шепчу я.
– Что именно кончится?
