Для себя Игорь решил, что выведет ее отсюда обязательно и сделает все, чтобы девушка освоилась в Мегаполисе – привыкла к его нравам и бешеному ритму, научилась правильно себя вести, нашла работу, завела семью. Он Нерв, он справится.
Своего спасителя Игорь не видел уже несколько дней, он ушел в лес.
– Папа вовсе не немой, – как-то сказала Мира, когда разговор коснулся травника, – а молчит, потому что характер у него замкнутый. В молодости он работал в НИИ Рискованного земледелия старшим научным сотрудником. Институт разрабатывал методики выращивания сельхозкультур в пригороде Солнечного. Город ведь был задуман как автономная структура, и все должно было выращиваться и добываться на месте. Сельхозпродукцией занимался папин НИИ. Поля, грядки и теплицы окружали город секторами и разделялись защитными лесопосадками. Папа разрабатывал схему размещения этих лесополос, а также пашен, оросительных каналов, в общем, всей инфраструктуры сельхозугодий. Поэтому мы смогли выжить здесь – он прекрасно ориентируется на местности. Когда уходили наши соотечественники, папа решил остаться, боялся, что я, маленькая, не перенесу пути. Носилось много слухов, почему город покидают, но он был уверен, что советские люди вернутся. Не вернулись… Вместо них пришли люмеры. Они убили мою сестру и маму, папа не смог их защитить, вот и мучается до сих пор. Я этого не видела и не помню, но он рассказывал. Какое-то время мы прятались в городе, потом перебрались на полевую базу НИИ, а затем сюда, раньше в этом бункере располагался метеопост. Папа никогда не улыбался, а в последнее время и разговаривать стал совсем мало. Он записывает наблюдения, зарисовывает новые растения, по большей части травы и, как мне кажется, все еще ждет прилета советских кораблей.
Глава 162
Травник действительно умел разговаривать и даже, несмотря на сказанное Мирой, по-своему едва заметно обозначал улыбку – уголками губ, усталым прищуром глаз. Звали его Николай Петрович. Невысокий, коренастый, одетый в крепкий камуфляжный костюм. Нерв ощутил его боль сразу, глухую и застарелую, настоящую, как крепкий станичный самогон, крепчающий год от года. Не отпускали жена и дочка, оставленные в прошлой жизни. Игорь вызывал у травника настороженность, смешанную с надеждой.
Петрович все понимал. Понимал, что с приходом мужчины жизнь Миры больше не вернется в прежнее русло, что дочь покинет бункер, и это неотвратимо. Важно, чтобы мужчина ее не обидел, защищал и пестовал, как делал это сам Петрович, но пока гость даже не понимает, какую роль в жизни Миры должен сыграть. Не понимает.
Нерв в сопровождении Петровича впервые за много дней вышел наружу. Мира прибиралась в бункере и не могла составить им компанию, но изредка наведывалась, чтобы узнать, как себя чувствует Кремов.
Пахло весной. Сидя на старом трухлявом бревне, Петрович блаженно затягивался папиросой. Ветер мгновенно рассеивал выдыхаемый дым и в ожидании следующей порции принимался нетерпеливо трепать нитку, вьющуюся из папиросного кончика.
Сегодня светило, предприняв несмелую вылазку в северные широты, впервые озарило измученную холодами землю, включая пятачок с жилищем Николаевых. Но горизонт зловещим контрастом, куда ни кинь, был темно-сизым от вздымавшихся громадинами туч. Они гигантской воронкой окружили освещенный мирок, обещая скоро сомкнуться, чтобы заштопать проколотую наглыми лучами небесную прореху.
– Бог смотрит сюда, – произнес Петрович, поведя пальцами с дымящейся беломориной наверх, – может, проверяет, как у тебя дела или у дочки моей, а может, и на старика грешного секундочку потратит.
Неподалеку от хозяина, наворачивая круги в погоне за парящими листьями, резвился Джим. Иногда он пытался затронуть Милко, но кот с видом благородного патриция высокомерно вылизывал шерстку и, выражая презрение к плебейским собачьим замашкам, лишь норовил заехать не в меру ретивой псине по носу, для острастки.
Ступая слабыми ногами, Игорь прогуливался неподалеку от бункера. С пригорка отлично просматривались ближайшие многоэтажки Солнечного – серые, бледно-оранжевые и бледно-голубые, над ними покачивали уцелевшими щупальцами фонтаны аэродуг, – и все это в море одичавшей растительности, похожей сейчас на скопище сухих веников.
Игорь подумал, что если Петрович прав, то Бог не видел его уже очень давно и, возможно, ненадолго раздвинув облака, сейчас действительно удостоверился, в порядке ли его подопечный по фамилии Кремов. Здорово! Мысль эта вызвала удовлетворенную улыбку, хотя серьезно Нерв к религии никогда не относился. Ну, в конце концов, чем заслужила маленькая песчинка высокое внимание? А может, солнечные окна уже открывались неподалеку, и это не первое, в таком случае никакой исключительности здесь нет. А может, и Бога? Сомнения испортили настроение, просочившись в душу желчью глупого занудства…
Игорь повернулся к Петровичу. Тот по-прежнему сидел на бревне и, прикрыв глаза, млел, наслаждаясь моментом. Рядом улегся Джим, преданно взирая на хозяина, а Милко и вовсе оккупировал колени старика, мурлыкая под поглаживаниями грубых рук. Игорь почувствовал укол ревности и одновременно усталость от своих сомнений. Есть ли Бог и он ли это смотрит на него через просвет в тучах? Да к чему эти вопросы?! Зачем мучиться разумом в областях, где применимы лишь чувства.
«Пошлю-ка рационализм подальше и просто получу удовольствие от редкого маленького счастья! Пусть оно сообщает, что все сбудется и я на правильном пути», – рассудил Игорь – и, странное дело, поведение Милки перестало раздражать, снова вернулось спокойствие. Нерв полной грудью вдохнул свежий бодрящий воздух. Это сложно – думать и одновременно верить, но что-то помимо твердой логики и разума существует, как сегодняшнее необъяснимое проникновение первых лучей, как пришедшее с ними в душу умиротворение.
Доковыляв до бревна, слабый Кремов опустился рядом с Петровичем.
– А твари не опасны сейчас?
– Опасны как никогда, – беспечно ответил Петрович, – но нам бояться не нужно.
– Почему? – удивился Игорь.
– Скоро весна, природа просыпается, живность и деревья наливаются соками. Люмеры тоже активизируются, но поперву сбиваются с нюха и перестают чуять человечину, – откликнулся травник. Затем он подкурил затухшую папиросу и после резюмировал: – Им теперь и крысы достаточно.
– Получается, можно по городу походить? – воскликнул Кремов.
Петрович посмотрел на него с доброй снисходительностью, как на дурачка:
– Если хочешь наверняка покормить собой люмеров, то прогуляйся, конечно, меня же уволь. Я не сказал, что они в упор не видят людей, просто специально не выискивают. Понимаешь? Город весной как скотобойня, где их добыча – все, что шевелится: кролики, те же крысы, даже дождевые червяки и жуки. Думаю, цветами распускающимися тоже не брезгуют. Но мы-то не в городе, потому в безопасности. Позже, как наедятся и начнут гурманствовать, придется укрываться в бункере. В поисках крупной дичи они будут промышлять и здесь.
– Как же вы живете? Неужели постоянно под землей?
