Глава 33
Март, отец Радки и отчим Десси, недолюбливал падчерицу за то, что она, по его мнению, вела слишком вольную жизнь у родного отца в лесной крепости, не отказывала ни одному мужчине и тем самым позорила свою мать, а значит и его, Марта. Когда год назад после долгих лет разлуки Десси пришла навестить мать и сестру, Март встретил гулену весьма нелюбезно. И вот теперь Радка, его собственная дочь, точно так же явилась домой, после того как целый год пропадала неизвестно где. Март был смущен и растерян такой новостью, а потому орал особенно громко и кидался в счастливо найденную доченьку башмаками, мисками и всем, что попадалось под руку. В конце концов он потребовал, чтобы Ода, мать Радки, собственноручно проверила, берегла ли дочурка невинность. Ода проверила и доложила супругу и повелителю, что все в порядке. Тут он оттаял, потрепал Радку по щеке, позволил стащить с себя сапоги, налить себе вина и сел ужинать. Женщины вздохнули с облегчением и принялись за уборку.
Семейство ютилось в подвале двухэтажного каменного дома, принадлежавшего весьма почтенному и известному в городе банщику. В распоряжении Марта, Оды, а теперь и Радки была небольшая темная комната с единственным крошечным окошком на уровне земли (а глядя из подвала – под самым потолком), выходившим на задний двор. Из мебели – деревянный, застланный соломой лежак, старые и шаткие стол и лавка да дровяная плита, топившаяся по-черному. Радка с тоской вспомнила их уютный, теплый и так хорошо обустроенный для жизни деревенский дом. Впрочем, Ода старалась и здесь поддерживать порядок: каждый день посыпала пол свежим песком, перетряхивала и сушила солому на лежанке, начищала горшки, миски и деревянные ложки, стирала и чинила одежду.
– Зимой-то полегче было, – рассказывала она Радке. – Отец в лес ходил, хворост собирал да в городе продавал, тем и жили. Но нынче в одиночку за городскую стену ходить страшно: дивы разбойничают на дорогах. А в компании он не может, не компанейский человек, вечно со всеми ссорится. Ну это понятное дело, он же всегда в своем доме хозяином был, а тут вроде холопа стал, всем кланяться надо. Трудно ему. Ну я уж умолила его больше в лес не ходить. Спасибо, хозяин наш добрый приставил к делу. Отец теперь по ночам дом сторожит, ну и во дворе днем помогает помаленьку, если кто попросит: дрова там поколоть, воды из колодца наносить. За это хозяин позволил нам бесплатно тут жить. Правда, и работы немного, хозяин наш вдов и бездетен, с ним только племянники живут, которым он дело оставить хочет. Он и мне дело нашел – взял к себе в баню, в женскую мыльню. Поначалу-то я только убиралась да печку топила, а потом присмотрелась и в других делах помогать стала: помыться помочь, если женщина стара или слаба, веником можжевеловым попарить, потом научили меня банки ставить, спину растирать, если болит или суставы, словом, работы много, и платить хорошо стали. Теперь женщины ко мне специально приходят, говорят, у меня рука легкая. Так что живем не тужим. А еще козочки наши, кормилицы, помогают!
– Что? – Радка не поверила своим ушам. – Они тут? И Белка, и Юлка, и Милка? Здоровы? Где ж ты их держишь?
– Здоровы, здоровы. И Белка, и Юлка, и Милка. Здравствуют, толстеют и кланяться тебе велели, – засмеялась мать. – Ты их увидишь теперь, не узнаешь: важные стали, шерсть до земли, белая, шелковистая…
– Это с каких же харчей они так раздобрели?
– Да вот… – Мать хитро улыбнулась. – Мы когда сюда пришли на постой проситься, хозяин говорит: пущу, мол, только коз режьте или продайте, ни к чему мне они. А я-то уж знала, что он баню держит, вот и отвечаю: зарезать, мол, можно, невелика хитрость, только таких золотых коз зарезать – дураком остаться. Я ж, говорю, их с мало летства растила, как детей родных холила, сама кусок не доедала, им отдавала. У них же, говорю, самое жирное и вкусное молоко, почитай что, на всем свете, даже в столице король такого не пробовал. А он мне: я ж не младенец, мне молоко без надобности. А я ему: вам-то без надобности, а вот женщинам после мытья как было бы хорошо молочка целебного испить! Он подумал немного, бровь вот так вскинул и говорит: продай. А я: продавать не хочу, берите так, за вашу к нам доброту, только чур, чтобы нам каждый день по чашке молока было. Он и согласился. Так что теперь хлебушек и молоко у нас каждый день на столе. А то и каша. Так что хорошо живем, не жалуемся. Ты только, – мать понизила голос до шепота, – ты только за отцом следи. Тут, знаешь, за стеной погреб винный; вино не молоко, его наш хозяин уважает, а отец как останется один, все норовит из бочки себе кружку нацедить, а взамен воды налить. Я уж просила, просила, да все как об стенку горох. Ой, боюсь, попадется он – тогда пропадем.
– А домой возвращаться не думаете? – осторожно спросила Радка.
Мать сразу погрустнела, махнула рукой.
– Да какое там! Отец еще осенью ходил, смотрел, не осталось ли чего – одно пепелище. Отстраиваться – деньги нужны, а где их взять? Он вроде и пить-то начал оттого, что вроде бездомный теперь и жить ему вроде незачем.
– Как это незачем?! – возмутилась Радка. – А ты? А ребенок?
– Ну, у мужчин все по-другому, – со вздохом объяснила мать. – Им ведь не просто ребенок нужен, а наследник. А зачем наследник, если наследовать нечего? А я… А мне, скажу тебе по чести, в городе даже больше нравится. Конечно, в своем доме быть хозяйкой – дело хорошее, кто спорит, но при бане работать – это не то что на земле спину гнуть от темна до темна. А ведь спина-то у меня уже не та. Моложе не становишься. Так что поживем уж пока тут, а дальше видно будет. А ты вот что… Пойдем-ка завтра с утра со мной в баню. И помыть тебя с дороги нужно, и к делу приставим. Все отец тревожиться не будет, что ты зря хлеб ешь да по улицам шатаешься.
* * *
Последние слова матери показались Радке неожиданно обидными, хотя прежде ничего обидного она бы в них не усмотрела. В деревне считалось само собой разумеющимся, что за девчонкой в ее годах нужен глаз да глаз, – чуть не усмотришь, она уже шасть из дома да и под куст завалилась с каким-нибудь пригожим пареньком. А уж если девчонка в город попадет, например, в служанки пойдет, тут уж и думать нечего: на следующий день «давалкой» станет. Так что деревенские сверстницы Радки почти не обижались, когда родители запирали их под замок или таскали за косы при малейшем подозрении на легкомыслие – знали, что с ними по-иному нельзя.
Но Радка год пожила с Десси да с маркграфами и привыкла к другому обращению. Там друг другу доверяли, а точнее, никто не интересовался, кто с кем спит или не спит, все оставляли на добрую волю. Даже Мильда, уж на что строга, особо за Радкой не присматривала: видно ведь, что девка не полудурок, своя голова на плечах есть, вот и ладно, разберется. Как тогда Рейнхард сказал?
Но еще есть заповедь на скрижали,
Чтоб мы также самих себя уважали.
Теперь снова приходилось привыкать к извечной и всеобщей подозрительности, и Радка не знала, удастся ли ей привыкнуть. По всему выходило, что в замок Сломанный Клык она больше не вернется, надо жить здесь, и от этой мысли Радка опять затосковала.
