– Я остаюсь. Вы уходите. Кейфер, ты должен помнить «последнюю дорогу», однажды мы ей уже пользовались.
– Ты с ума сошел, Аркел! Они вывернут тебя наизнанку! – затараторил Двуликий, захлебываясь от возмущения. Он не понимал, как его друг, гореван, мог рисковать своей жизнью ради каких-то летиан.
Кейфер Дру молчал. Он понимал, что отговорить Аркела невозможно.
– Я остаюсь! Я решил, – твердо повторил Аркел Арм.
– Хорошо, – кивнул Кейфер Дру. – Тогда мы уходим прямо сейчас. Я помню тот путь.
– Поторопитесь! Если они вас тут не застанут, может, мне и удастся их убедить, что они ошиблись.
Аркел не верил сам себе.
– Да, еще. Антенну им нельзя выдавать. Уходя, запусти консервацию подвального этажа.
Кейфер Дру кивнул и первым вышел из гостиной. Остальные гореваны потянулись за ним.
Последним уходил Магистр с дочерью. Он не знал, зачем так поступает, и открыл себя навстречу Аркелу Арму. Он пытался запомнить его таким, человека, вернувшего ему дочь. Он ожидал увидеть отчаянье, страх, но почувствовал лишь спокойствие и решимость. Аркел Арм готовился к последней игре с летианами. Его пугал лишь Цепной Пес, но заставить его отступить не мог даже он.
Аркел Арм поднял голову и посмотрел на Таню. Он взял ее за руку и крепко пожал.
– Я счастлив, что познакомился с вами!
Аркел Арм поднялся и вышел из гостиной, не оглядываясь.
Борис и Таня бросились догонять готовившихся к отступлению гореванов.
Глава 7. Стежок
Выход из барака никем не охранялся, но на это требовалось разрешения бугра. Без него пойманного снаружи горевана ждала страшная участь. Добиться же разрешения бугра было практически невозможно. Начнутся вопросы, расспросы, куда, к кому, зачем, это повлечет за собой волну подозрительности, а потом донос, и снова посадят, как морковку, в каменный электрический мешок. Четвертой ходки Горец боялся не выдержать. В последний раз он просидел три дня, но и этого ему показалось выше головы, к тому же все три дня шел проливной дождь, поэтому поляну с каменными мешками окутывал густой пар, и она жутко воняла горелой проводкой. Из-за этой вони и пара Никита рассопливился, раскашлялся, у него постоянно болела голова и отказывался работать «разгонник».
Никита готов был рискнуть жизнью и нелегально пройти по территории резервации. Даже если его поймают, живым он не дастся и умрет с уверенностью, что сделал все, чтобы выбраться из этого пекла. Только прежде, чем посмотреть в глаза дракону, надо выведать, где у него глаза находятся. А сослепу тыркаться во все дырки в поисках единственно верной двери – обрекать себя на нелепую, глупую смерть.
Обо всем этом размышлял Никита, когда его полуживого перетащили из каменного мешка в барак. Парня бросили на нары и забыли о его существовании. Надсмотрщики тут же ушли, Бодало сегодня вечером устраивал товарищескую попойку с картами и женщинами, остальным гореванам было не до освобожденного узника. Так и лежал Никита один на нарах, смотрел на входную дверь, собранную из грубых неошкуренных досок, и размышлял о побеге.
Он и не заметил, как к нему подсел молчаливый, погруженный в себя гореван с заштопанными руками, бывший узник каменного мешка. От него пахло грязью, потом и слабо уловимым цветочным ароматом.
Стежок, как прозвал его про себя Горец, сидел молча и смотрел на него. Его взгляд был наполнен печалью и мудростью, словно глаза отелившейся коровы, ведомой на убой. И, смотря на него, Никита понял, что ему нужно для побега в первую очередь.
Ему нужны соратники, готовые рискнуть жизнью ради свободы. Только вот какой странный парадокс, гореваны на воле готовы были на все, чтобы сохранить свободу, оказавшись же в неволе, теряли вкус к жизни, становились покорной, смирной скотиной, готовой выполнить любую команду хозяина. И как среди овец найти волка? Как в толпе забитых, измученных, измордованных тяжелой непосильной работой людей найти соратника, готового телом лечь на амбразуру пулемета, чтобы спасти товарищей и подарить им свободу.
Никита чувствовал себя запертым в камере, обшитой пружинящими резиновыми подушками, даже потолок и пол состояли из резины. Как бы он ни бегал по камере и ни кидался на стены, подушки пружинили и отталкивали его. И вскоре Никите начало мерещиться, что он летает, как шарик для пинг-понга между ракетками выдающихся мастеров, и ему никогда в жизни больше не остановиться, пока не треснет, не лопнет от усталости и не умрет на нарах в бараке.
Все бессмысленно и бесполезно. Где он найдет соратников, помощников? Откуда здесь им взяться? От отчаянья хотелось завыть и начать биться головой об стену. Никита закусил губу до крови и посмотрел на неподвижно смотрящего на него Стежка.
Вот чего он сюда сел? Чего он хочет? Почему смотрит на него? Неожиданно Никита разозлился на безобидного горевана с репутацией тихого безумца, но когда уже собрался его прогнать, Стежок неожиданно открыл рот и произнес, тихо, так что его никто больше не слышал:
– Ты не такой как все. Ты другой.
Никто не слышал, чтобы Стежок разговаривал после отсидки в каменном мешке. Все думали, что он потерял разум внутри бетонной ямы с электрическими стенами, но все они ошибались. Стежок молчал, потому что ему нечего было сказать. Все это время он думал о том, что с ним произошло, что произошло со всеми гореванами, пытался увидеть выход и не видел его.
– Я прилетел со звезд, – также тихо отозвался Никита.
Его ответ удивил Стежка и погрузил в долгие размышления.
Потом они много разговаривали, в основном вечерами и по ночам. Стежок перелег рядом с Горцем, и теперь шепотом они могли общаться хоть всю ночь, к тому же второй сосед Никиты плохо слышал, либо искусно притворялся.
Утром рано всех сдергивали с нар и выводили в столовую. Она представляла собой длинные желоба, заполненные мутной, дурно пахнущей кашицей, однако пригодной для питания и даже очень сытной. Заключенных выстраивали в ряд вдоль желобов, и они приступали к еде. Хлебать кашу приходилось привязанными к желобу деревянными ложками. Надсмотрщики, прогуливаясь вдоль рядов с поглощавшими пищу гореванами, внимательно следили за тем, чтобы никто не пытался отвязать и присвоить себе ложку.
В первый раз попав в столовую, Никита почувствовал себя свиньей, приведенной на откорм, впрочем, летиане по-другому к ним и не относились. Он и не заметил, как сам стал считать себя гореваном. Он невольно влез в шкуру горевана, примерил на себя чужой костюмчик и неожиданно почувствовал его родным.
Никита не мог выбросить из головы страшную картинку первого дня в резервации. Их только что привезли в фургонах, в которых на многих планетах Солнечной Федерации не стали бы даже скот перевозить, построили на центральной площади резервации перед деревянным помостом, пахнущим болотной гнилью. Младшие надсмотрщики и добровольные помощники из лишенцев прошли по рядам новичков и отобрали восемь гореванов. Их заставили выйти вперед и встать рядом с помостом. Потом наступили долгие минуты ожидания.
