Капитан почувствовал волну отвращения, подступившую к горлу, и с трудом справился с собой. Главное, чтобы бойцы ни о чем не догадались. Солдаты, почувствовавшие дрожь в коленках командира, уже не бойцы, а свора трусливых шавок, годных лишь на отстрел. В ту же секунду Рудоу почувствовал, как чужая равнодушная сила коснулась его разума, пробежала по поверхности и покинула его. Цепной Пес ощутил колебания и попытался прочитать неуверенного капитана. Только бы он ничего не учуял, да не сделал соответствующие выводы. Колеблющийся капитан – уже приговор, прямая дорога в лишенцы. Может, он сочувствует врагу, жалеет его? Перед глазами капитана всплыло лицо умирающего гореванского пацана, и встал ком в горле, не давая продохнуть.
– За мной! – взревел Рудоу и первым бросился по узкой улочке, уводившей вглубь гореванской столицы.
Он шел вперед, не оглядываясь, чувствуя спиной пристальный взгляд Цепного Пса, идущего следом.
В трех кварталах от высадки третьего рукава летианской армии вторжения они наткнулись на гореванских женщин в красных балахонах, стоявших полукругом лицом к появившемуся из-за поворота врагу. Только вот с лицами у них как раз была беда. Рудоу не верил своим глазам, у них не было лиц. Ровная голая кожа, словно это и не лицо вовсе, а коленка. Кто-то стер им лица. И от них веяло такой жутью, что Рудоу, шедший первым, остановился и замер.
Восемь женщин без лиц в красных балахонах остановили продвижение летианского отряда. Бойцы выстроились рядом с командиром и, опустив оружие к асфальту, разглядывали невиданное явление. Никто из них даже и не думал стрелять. Каждый вглядывался в белые ровные пятна кожи на месте лиц и думал о своем.
«Плакальщицы», – подумал Рудоу, что-то он слышал о них, но вот память отказывалась выдавать заложника, воспоминание.
Он пытался вспомнить, усиленно пытался, морща лоб и ковыряясь в памяти, и все это время вглядывался в безликое лицо Плакальщицы, стоявшей впереди всех. Внезапно ему показалось, что гладкая кожа лица Плакальщицы пошла трещинами, измялась, точно папиросная бумага, и изнутри проступили знакомые, любимые до боли черты лица. Рудоу не верил своим глазам, напротив него стояла его мама, старая страдающая мама, смотрящая с укоризной на сына-убийцу. Из ее больших зеленых глаз катились крупные слезы. Она плакала по жизням, отобранным ее сыном, и по его загубленной судьбе.
Внезапно холодная острая мысль пронзила его разум: «Что я делаю? Зачем все эти смерти? Зачем убивать гореванов? К чему лить всю эту кровь? Они же такие же люди, как он, как Медведь и Комар. Почему они должны уничтожать гореванов? Если гореваны не такие, как летиане, разве это повод их ненавидеть?»
И Рудоу стало так тошно и больно, что он выронил автомат, клацнувший об асфальт приговором, и опустился перед Плакальщицами на колени. В этот момент мир вокруг для него перестал существовать. Ни осажденного гореванского города, ни нарастающего грохота боя, ни братьев по оружию, стоявших рядом, ни Цепного Пса, прятавшегося где-то за их спинами, ничего этого не было. Он видел перед собой только глаза своей матери. И из этих глаз ушел укор и осуждение, и там появилось понимание и прощение.
Рудоу почувствовал, что больше так не может. Он не будет больше убивать гореванов. Он не может больше убивать своих братьев, ведь он такой же гореван, как и они. Он почувствовал волну стыда, накрывшую его. Стыда за всех убитых гореванов, начиная с того первого мальчишки, и откуда-то издалека, извне пришло понимание, что он прощен. Ему отпущены грехи. И стало так покойно и красиво на душе, что Рудоу заплакал от счастья.
Он не видел своих солдат. Они стояли возле него на коленях со слезящимися глазами и просветленными лицами. Раскаявшиеся и прощенные. Каждый из них видел в лицах Плакальщиц родных, любимых женщин, оставленных далеко позади.
Все изменилось, когда Цепной Пес выступил из-за их спин. Вихрь разрушения пролетел по их сознаниям, грубо сдергивая пелены наваждения. Солдаты увидели, что напротив них стоят безликие гореванки, держащие перед собой карикатурные маски на их любимых. Плакальщицы потешались над ними. Жуткие фурии, пытавшиеся одурманить их, околдовать и убить.
Солдаты подхватили оброненное оружие и открыли огонь. Пули порвали красные балахоны. Пули испортили прекрасные безликие лица. Летианские бойцы расстреляли Плакальщиц, лишенных Цепным Псом возможности сопротивляться.
Не стрелял один Рудоу. Он продолжал стоять на коленях. Он все еще видел перед собой плачущее, вмиг состарившееся лицо матери.
Цепной Пес тоже видел это. Он подошел к стоявшему на коленях капитану.
Рудоу почувствовал, как тьма надвинулась на него. Он понимал, что это конец, но не было ни страшно, ни больно.
Последнее, о чем он успел подумать: «Зачем все это? Почему все устроено так нелепо?»
Глава 4. Окраины II
– Ты видел, куда они пошли? Ты точно уверен?! Или у тебя после вчерашнего чертики перед глазами пляшут? – раздался насмешливый голос.
И дружно грянул хохот.
Говорили в соседней комнате за кирпичной обшарпанной стеной с выцветшей надписью «Пиццерия Дуче» и блеклым рисунком: пухлой рожей толстяка в поварском колпаке с большой поварешкой на длинной ручке. Кто-то подрисовал повару закрученные по-гусарски усы и зачеркнул крестиками глаза.
Дизель замер напротив, под перевернутым столом с отломанными ножками, на песке вперемежку с каменным крошевом и стеклом. Он целился из автомата в дверной проем, ожидая появления гостей, застыл в напряжении и не шевелился. Рядом с ним лежал Таус Мыу в обнимку с автоматом.
Они не случайно выбрали это место. С двух сторон их позицию прикрывали горы мусора и ломаной мебели, так что если не приглядываться и не искать, их и не заметить.
– Я точно видел, как гореван с каким-то мужиком залезли в эти руины. Руку на отсечение даю, сюда пошли, – словно оправдываясь, сказал вязкий густой бас.
– А мужик-то кто? Что за мужик то? – продолжал насмехаться другой. – Гореван или кто?
– Да какой гореван! Гореваны, они все тонкокостные, стройные, спортивные, они же животные, твари, им охотиться, питаться надо. А тут амбал такой, в плечах такой мощный.
– А может, они любовники и друг дружку ядрят жестко, а мы им тут на супружеское ложе, сдрасьте пожалуйста!
Эти слова вызвали новый приступ хохота.
Дизель нахмурился и крепко сжал зубы, чтобы не выматериться от души. Вот сволочи, зла на них нет, так и хочется положить тут всех до одного!
– Да, нет. Не может быть! Хотя… – задумался обладатель баса, – Кто их знает, этих гореванов, у них все не по-людски. Может и друг дружку…
Голоса удалялись. Можно было перевести дух, расслабиться ненадолго. Надолго не дадут. И глот же дернул Тауса пристрелить то чудовище, что накинулось на Поля возле затопленной площади. Дизелю тогда туго пришлось, но он знал, что справится. Подумаешь, тварь клыкасто-шипастая, и не таких видали. Сильная, конечно, собака, и бешеная. Только Поль Кальянов ей не по зубам, а Таус дрогнул нервом и поспешил. Стрелять ни в коем случае не следовало. Они и так наследили, устроив побоище, когда на них напали костяные, но это случилось далеко от центра старого города, их могли и не услышать, к тому же они довольно прилично удалились от разбитого «Охотника». Но тут, в центре города, палить почем зря – привлекать стервятников да шакалов.
