Книга Товарищ Чикатило, страница 11. Автор книги Ольгерт Ольгин, Михаил Кривич

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Товарищ Чикатило»

Cтраница 11

И с первого же шага — невероятная удача! Картотека выводит на двадцатипятилетнего Александра Кравченко. Где проживает? В Межевом переулке, в том самом, с ухабами и без фонарей. В каком доме? Ближнем к реке. Судим ли ранее? О да, судим. За что же — какое-нибудь мелкое хулиганство или кража? Может быть, мошенничество или ограбление? Нет же, нет. Тогда за что?

За изнасилование и убийство.

Не будь он на момент преступления несовершеннолетним, непременно дали бы ему вышку.

Широко распростерла руки свои уголовная лексика! Повсеместно в народе смертную казнь именуют вышкой. Если же полностью, то — высшая мера наказания. Или, как говаривали в приснопамятные тридцатые годы, подводя под что угодно идеологический базис, — высшая мера социальной защиты. Или, как значится в ныне действующем уголовном законодательстве, — исключительная мера наказания.

Советские эвфемизмы заслуживают особого исследования. Придумывались они ради того, чтобы прикрыть срамоту, утаить правду, обмануть своих и чужих, соблюсти внешние приличия и осенить все цитатами из марксистско-ленинского священного писания. Ни слова в простоте не скажут. И появлялись на свет божий разные бессмыслицы вроде «общенародной диктатуры», «социалистической законности» или «прослойки интеллигенции». Дьявольщина какая-то! Вещи, названные своими именами, могут вызвать в народе нежелательные умонастроения. В нашем замечательном, самом справедливом в мире социалистическом обществе преступность день ото дня должна идти на убыль, поскольку для преступлений, как следует из трудов классиков, нет социальной базы. Но пока (цитируем статью 23 Уголовного кодекса Российской Федерации) «в виде исключительной меры наказания, впредь до полной ее отмены, допускается применение смертной казни — расстрела…». Изящно, не правда ли? А если же пока преступность еще не очень быстро идет на убыль, а в некоторых районах (кое-где, иногда, время от времени — цена одинакова, означает: всегда и всюду) преступность даже возрастает, то это связано с дурным влиянием капиталистического окружения и недостатками воспитательной работы. Следовательно, перед обществом стоят две задачи: отгородиться от капиталистического окружения и усилить воспитательную работу.

Это надо прожить. Дети, рожденные после, не поймут и не поверят.

Исключительная мера, скажите на милость! Да какая она, к чертовой матери, исключительная, если и в благополучные — по нашим меркам — времена за год по стране набираются сотни расстрельных приговоров. В 1991-м, например, в России, вынесли 144 смертных приговора, а казнили 79 человек. Остальным вышку заменили долгим сроком.

Оно, конечно, не тридцатые годы, когда «исключительные» выносились сотнями тысяч, а еще больше людей казнили вообще без суда. Исполнители приговоров (на людском языке — палачи) перекурить не успевали между исполнениями (на людском языке — между казнями). Теперь лафа, кури не хочу.

В тридцатые годы от высшей меры и родилось обиходное — вышка.

Так вот, Александру Кравченко по статьям 102 и 117 российского Уголовного кодекса (плохого или хорошего — другой разговор) светила вышка. Но поскольку ему на момент преступления не стукнуло еще восемнадцати лет, исключительная мера по закону к нему не могла быть применена. Хотя, конечно, суд отмерил ему немалый срок.

Полный срок Кравченко не отсидел. Стране нужны дешевые рабочие руки. За хорошее поведение в зоне заключенный Александр Кравченко был поначалу расконвоирован, а затем направлен работать на стройки народного хозяйства. «На химию», как это зовется в народе. Без права выезда, с обязательной явкой для отметки в органы внутренних дел, любое нарушение режима — и под конвоем назад, в зону.

Он и здесь вел себя хорошо, в нарушениях замечен не был, норму выполнял, а потому по прошествии времени был освобожден досрочно за добросовестный труд и в связи с раскаянием в содеянном. И уехал в Шахты. И стал там жить с любимой женщиной. Угораздило же их поселиться в Межевом переулке! И не где-то посередке, а в первом же доме у пустыря, прямехонько на берегу Грушевки…

Можно сказать, нежданный подарок для милиции. Такого типа надо брать немедля.

Взяли.

Правда, соседи отзывались о нем положительно: образумился, работает, почти не пьет, ну а кто сейчас вообще не пьет? Те, у кого язва и денег нет, как говорят мужики после трудового дня или во время оного, разливая по стаканам. У него вроде язвы не было. Не хуже других — на праздник выпьет малость, и все. Женился — не женился, в паспорт не смотрели, но живет с одной женщиной, семья как семья, не ссорятся, ребенка родили недавно, все как у людей. К детям относится хорошо, по натуре вроде бы добрый. Но, конечно, в чужую душу не заглянешь.

Все это, однако, общие соображения, а не доводы в пользу невиновности. Один раз убил? Убил. Значит, может и второй раз. Безукоризненная логика мисс Дулитл из бессмертного «Пигмалиона»: «Кто шляпку украл, тот и тетку пришил». Отрицает? А поначалу все отрицают. У нас и сущие ангелочки, если их как следует потрясти, раскалывались. А Кравченко с его статьями — тот еще ангел. Это он ее пришил, кто же еще?

Логика железная.

А Кравченко и вправду ох какой не ангел. Срок ему дали за дело. За жуткое дело.

Одна только загвоздка: на сей раз против него не было ни единой улики. Жил действительно рядом, а вот улик не было.

Нет улик, так найдутся. Если постараться, что-нибудь всегда можно найти. Надо постараться: город взбудоражен, начальство, того и гляди, начнет вызывать на ковер…

И тут возникает препятствие, на первый взгляд совершенно непреодолимое: алиби. У Александра Кравченко было железное алиби. Стопроцентное. В день гибели Леночки Закотновой, в шесть вечера, когда девочка, по показаниям Гуренковой, была еще жива, он пришел домой прямо с работы трезвый как стеклышко. Тому есть два свидетеля: жена Александра Кравченко и ее подруга. Обе дали свои показания независимо друг от друга, сговориться между собой и с Кравченко никак не могли. После таких показаний остается только принести извинения за незаконное задержание и немедленно выпустить.

Нет для советской милиции такого алиби, которого нельзя обойти.

По надуманному обвинению в краже — у соседки пропало сушившееся белье — взяли жену Кравченко и стали трясти: будешь стоять на своем — пойдешь в зону. Хорошо еще, если за кражу, а то и за соучастие в убийстве. Что-то ты подозрительно убийцу покрываешь… есть у твоего мужика алиби, нет его, все едино — он убил девчонку, больше некому. Ему не впервой. Будешь упорствовать — сделаешь ему только хуже. За добровольное признание ему жизнь сохранят, как сохранили в прошлый раз. Отсидит и выйдет, вернется к тебе, дура, а будешь стоять на своем — его шлепнут, как пить дать шлепнут, ребенок без отца останется. Подумай, дура, о ребенке, если о муже подумать не желаешь.

Примерно таким был набор аргументов, с которым милицейские сыщики подступили к жене Кравченко. Кто и что мог ей посоветовать? Какой адвокат, если до самого недавнего времени не допускался он к процессу до окончания следствия? А уж при задержании, когда следствие еще и не начиналось, об адвокате бессмысленно было и заикаться. Это вам не зарубежный детективный роман, в котором полицейские, схватив человека, произносят заговоренные слова «Миранда — Эскобедо», что означает ссылку на прецедент, на решение Верховного суда, согласно которому представители власти обязаны напомнить задержанному, что всякое слово, им сказанное, может быть истолковано против него, что он вправе не отвечать до прихода своего адвоката, а если своего адвоката нет, но он нужен, то бесплатно предоставят казенного. И там, надо думать, в полиции не ангелы работают, и там с этими Эскобедо, судя по разрозненным сведениям, не всегда носятся как с писаной торбой. Однако есть опора на закон. Надежда на справедливость.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация