Он заплатил положенные копейки, сунул ртутную мазь в портфель, сказал «спасибо» и ушел.
До диспансера убийца так и не добрался.
Потом, через восемь лет, уже на суде, он будет открещиваться всеми силами от болезни, которую считает постыдной. Иногда будет казаться, что ничто другое его не волнует. День за днем он будет невнятно бубнить, что зря, дескать, все время упоминают эту лобковую вошь. Не было у него никаких насекомых. Не лечился он никакой мазью. Мало ли что у девчонки нашли, у него вшей отродясь не было.
Он застесняется.
Он действительно чувствует себя неловко. Насиловать и медленно убивать, надругаться над трупами, пожирать человеческую плоть — преступно, но не стыдно. Подцепить лобковую вошь…
До диспансера, значит, он так и не дошел. Мы сделали это вместо него — по иному, Бог миловал, поводу.
Еще одна зацепка для следователей, еще одна волна проверки в восемьдесят четвертом — гомосексуалисты. «Версию дураков» не отменяли, но одновременно просматривали соседние подозрительные зоны. Коль скоро сексуальный маньяк — или маньяки — преследовал и настигал мальчиков, разумно было поискать среди голубых.
Искали своеобразно. Так, будто все сторонники однополой любви непременно преступники. Впрочем, если строго следовать букве российского Уголовного кодекса того времени, так оно и есть: закон карает за мужеложство. Конечно, за факт, а не за склонность или намерение.
В данном случае уголовный розыск не интересовали ни пристрастия, ни даже протокольная фиксация любовных утех. Все это можно было оставить на другой раз. Их интересовали сами голубые. Все. Уж если проверять, так чтобы никого не минуло.
Эту историю мы знаем со слов Ирины Николаевны Стадниченко, женщины не совсем обычной профессии, о существовании которой — естественно, профессии — знают, бьемся об заклад, весьма и весьма немногие. Она юрист венерологического диспансера. Того самого, куда так и не дошел излеченный аптекаршей филолог.
Заседания суда Ирина Николаевна из профессионального интереса посещала регулярно. Как-то мы разговорились в перерыве, получили приглашение зайти на работу, лучше вечером, во время дежурства, чтобы поменьше отвлекали, — и заявились в диспансер в тот же день, предвкушая любопытную беседу.
Это был в высшей степени запоминающийся вечер.
В нем было все: необычность обстановки, импульсивность собеседницы, резкость и неожиданность суждений.
К концу вечера мы стали сострадать сексуальным меньшинствам. Правда, другие заботы вскоре оттеснили это чувство на второй план.
Ночное дежурство в диспансере оказалось не более чем приработком. На мизерную зарплату юриста в таком своеобразном учреждении прожить крайне трудно, и Ирина Николаевна взяла еще половину ставки ночного сторожа. Строго говоря, мы имели вечернюю беседу со сторожем и были приняты в крохотной комнатенке, где Стадниченко — сторож дежурит и ночует. Время от времени беседа прерывалась: кто-то из врачей загонял машину в гараж (сторож должен отпереть ворота), на площадке второго этажа устроился на ночлег пожилой бомж, не подозревая, в какое заведение он попал по воле случая (и бомжа ради его же блага надлежало вытурить), по крыше дворовой постройки бегал красавец Эрик, любимый пес Ирины Николаевны, афганская борзая чистых кровей, изредка взлаивал и никак не хотел слезать к своей хозяйке.
Всякий раз, из галантности и любопытства, мы выходили вместе в ночную темень означенного медицинского учреждения; свет в холлах и на лестничных переходах отчего-то не желал включаться. «Держитесь за перила, — приговаривала наша хозяйка, — не бойтесь, не заразитесь. Все тут продезинфицировано…» Однако, наслышанные про местные нравы и обычаи, памятуя о том, что здесь не только амбулатория, но и стационар, мы невольно, как от розетки под током, отдергивали руки от любых предметов, включая перила.
Хотя, конечно, знали точно, что сифилис через перила не передастся.
Перила, кстати, там дубовые, а над парадной дверью — витражи цветного хрусталя с алмазной гранью.
Знаете ли вы, что было раньше в здании ростовской венерической лечебницы?
Не тратьте время попусту на разрешение загадки. Отгадка без подсказки невозможна. До революции 1917 года там была ростовская хоральная синагога.
У ростовских евреев, должно быть, в те годы водились деньги.
Ирина Николаевна утверждает, что венерологический диспансер в синагоге — это не чисто ростовское явление, а какое-то заклятье либо тайный умысел коммунистических антисемитов. Ибо в Омске, Томске и Новосибирске, а может быть, и еще где-то, такого же рода диспансеры расположены именно в бывших иудейских храмах. Почему-то православные церкви отдавали преимущественно под склады и мастерские, лютеранские кирхи и молитвенные дома протестантов — под клубы и студии, а вот синагоги…
Бог им судья.
Ирина Николаевна Стадниченко, юрисконсульт и ночной сторож на полставки венерологического диспансера, — бывший офицер милиции, старший следователь. «Я мент», — говорит она о себе и показывает фотографию красивой женщины в милицейской форме. Еще она мастер спорта по выездке и конкуру (фотография красивой женщины в седле) и мать двух почти взрослых дочерей (фотография красивой женщины с двумя красивыми детьми).
Отчего она ушла (или ее ушли) из милиции — это для другой книги. Для этой важнее всего, что с некоторых пор Ирина Николаевна стала защитницей гомосексуалистов. Кое-кто называет ее матерью голубых.
Хотя она им, скорее, сестра.
Это не вопрос склонностей или предпочтений, тем более не намек на извращенность. Если и есть пристрастие, то — к справедливости. Наглядевшись в милиции на предвзятость и нетерпимость, она готова защищать любых гонимых.
Среди бесправных классов нашего многослойного общества голубые занимают место в самом низу. Во всяком случае, ниже проституток и бродяг.
Когда в Ростове проводили социологический опрос, выясняя отношение широкой публики к гомосексуализму и гомосексуалистам, — что, ответьте, делать с ними, — то примерно тридцать процентов опрошенных ответили: судить. Столько же: сажать. Столько же: стрелять. И только каждый десятый сказал: а зачем с ними что-то делать? Пусть себе живут, как им хочется.
Это — со слов Ирины Николаевны. Не исключено, что она, глядя на проблему со своей колокольни, что-то преувеличивает; возможно, ростовчане не столь свирепы и гораздо более терпимы к голубым. Но то, что гомосексуалисты, особенно в провинции, живут в атмосфере презрения, подозрительности, даже ненависти, — в этом можно не сомневаться.
Вспомним мнение следователя Яндиева о корнях преступности: экологические потрясения и нищета. Добавим с уверенностью: нетерпимость, дефицит сочувствия.
В восемьдесят четвертом году за голубых взялись крепко. Их выявляли всеми правдами и неправдами, у всех поголовно брали кровь на анализ — та группа или не та — и таскали, изо дня в день таскали на допросы. В интересах следствия, чтобы не проморгать возможного преступника…
