Шайх-Ахмед Ахматханов, которому поручено было работать с девушками, после того как очкастый оставлял их в покое, исправно выполнял задание. Из его коротких докладов Заносовский при всем желании не мог вынести ничего существенного. Пустые слова говорил незнакомец, задавал обычные дорожные вопросы. Откуда едете, куда путь держите, не надо ли чем-нибудь помочь.
Очередной вокзальной барышне незнакомец пришелся явно не по вкусу. Не дослушав, она резко встала и пересела на другое место. Капитан Заносовский почувствовал: пора что-то предпринимать. Приставать к женщинам в общественных местах некрасиво, может быть, даже неприлично, — но не более того. И преступник, разыскиваемый по «Лесополосе», вовсе не обязательно должен встречаться со своими жертвами на вокзалах и людных улицах. Это только одна из версий, возможно, не самая главная, и так уж случилось, что именно ее отрабатывает капитан со своими товарищами. Строго говоря, пока долговязому с портфелем давали от ворот поворот, повода для вмешательства милиции не было. Но если очередная девушка вступит с ним в беседу, разговорится, получит предложение? Что это будет за предложение? Куда оно приведет — не в лесополосу ли, не в ближайший ли парк?
Заносовский подошел к девушке, которая отсела подальше от незнакомца, и впервые за этот вечер раскрылся — показал ей милицейское удостоверение. Объяснять ничего не стал, но спросил — о чем тот человек пытался с вами заговорить? Да так, ни о чем особенном. Пустяки всякие. Много таких ходят, на ночь глядя познакомиться норовят. С ней этот номер не пройдет.
И тогда капитан попросил: если еще раз подойдет, не отшивайте его. Соглашайтесь. На все соглашайтесь. Идите, куда поведет, и ничего не бойтесь: мы все время рядом.
Девушка, вопреки его ожиданию, сразу ответила: хорошо.
Ловушка была расставлена, дверца приоткрыта, приманка положена. Но ловушка так и осталась пустой.
К этой девушке незнакомец не вернулся. Не захотел, поленился, устал, не рискнул.
Он уселся в дальнем конце зала. Устроился в кресле, обитом дерматином, прикрыл глаза и задремал.
Заносовскому и Ахматханову тоже смертельно хотелось спать. Но они не решились отдохнуть хотя бы по очереди. Оба наблюдали издалека за своим клиентом, добрых два часа не сводили с него глаз, а тот спал безмятежным сном младенца. Он всегда так спал. И дома, в собственной постели, и на работе, на письменном столе, когда после ночного приключения не было уже времени вернуться домой, и на тюремной койке. Со сном и еще с аппетитом у него никогда не было проблем.
Шел третий час ночи, когда человек с портфелем открыл глаза. Потянулся, зевнул, встал с кресла. Похоже, что отдых прибавил ему сил, и он принялся за старое — пошел кругами по залу, вглядываясь в лица пассажиров.
Его внимание отчего-то привлекла семья, расположившаяся на составленных скамейках в углу зала. Наверное, куда-то переезжают, одеты по-дорожному, полно узлов и чемоданов. Отец, мать, две дочери, все крепкие, кряжистые. Все спят крепким сном. Что ему возле них надо?
Вот что: старшая дочь, лет семнадцати, разметалась во сне, юбка задралась, из-под нее видны розовые бедра и кружевные трусики. Очкарик смотрит, не стесняясь, не в силах совладать с собой, тяжело дышит, сопит, поправляет очки, чтобы лучше видеть. Отец открывает глаза, непонимающе смотрит на незнакомца, перехватывает его взгляд. Так и не проснувшись до конца, догадывается, в чем дело, молча поправляет на дочери юбку и тут же снова засыпает.
Нечаянное представление окончено. Долговязый ежится, будто его пробрал сквозняк, передергивает плечами и опять пускается в путь по залу.
Ровно три. От предрассветного холодка, от бессонной ночи милиционерам становится зябко. Глаза слипаются. Сникший от неудач незнакомец снова усаживается в кресло и смотрит тяжелым бессмысленным взором поверх голов спящих. Еще немного, и он опять уснет. Но взгляд его неожиданно оживляется, мужчина распрямляется в кресле и как-то даже наклоняется вперед.
Прямо к нему по проходу между креслами идет, виляя бедрами, новая барышня. Дурно одетая, грудастая, давно не мытая, густо накрашенная. Садится рядом.
Ей так же неохота быть одной, как и ему. Разговор завязывается сразу, едва ее пышные телеса касаются скамьи.
Заносовский и Ахматханов замирают.
Нет, не зря мужчина с портфелем искал свой шанс целых полдня. Он нашел его.
Не проходит и пяти минут, как девушка придвигается к нему, прижимается теплым телом. От нее исходит резкий запах, смесь пота и недорогого одеколона. Ему нравится. Женский запах. Запах чужого тела.
Ему хорошо.
Он обнимает ее за плечи и прижимает к себе. Сильнее, еще сильнее. Медленно, осторожно, чтобы не переборщить, не нарваться на сопротивление, он все сильнее сжимает желанное тело. Пытается слегка его повернуть, опрокинуть на себя. Девушка не сопротивляется, но и не делает шагов навстречу. Так, уступает. Похоже, что под кайфом.
Она кладет голову ему на колени и как будто задремывает. Или это только кажется со стороны? Он прикрывает ей голову и грудь пиджаком, пристраивает портфель этаким ограждением, оглядывается по сторонам.
Прикрывшись газетами, Заносовский и Ахматханов наблюдают за ним. Капитану приходит в голову дурацкая мысль: они подглядывают за парочкой, как похотливые и немощные старички в парках. Сколько он гонял таких, а то и задерживал. Увещевал, стыдил, а они опять за свое. Не получается, так хоть поглядеть… Сейчас он и сам занимается тем же, правда, по другому поводу.
Очкастый еще раз озирается, принимает независимый вид и воровато запускает руку под пиджак. Глаза за очками закатываются от удовольствия.
Рука по шее скользит к груди, пальцы протискиваются в вырез платья, ощупывают ложбинку меж грудей, с трудом проникают под синтетическую ткань бюстгальтера, плотно обтягивающую манящую плоть. Небольшое усилие — и ладонь уже там, прижимается к мягким округлостям, пальцы тискают, сжимают, мнут…
И это все, что сейчас можно. Так мало. Слишком мало. Сил нет, до чего хочется сорвать с девицы одежду, впиться губами в грудь, сжать зубами соски, прикусить… Не думать об этом. Все будет, все — только позже.
Она что-то говорит, но он не может сосредоточиться, не может сообразить, что она ему втолковывает. Слишком возбужден. Он переспрашивает. Что? Не здесь? А почему? Ладно, тогда пойдем куда-нибудь, где можно. Не сейчас? Почему? А когда? Утром? Так уже утро! Рассвело, вот видишь, самое настоящее утро. Зачем убирать руку — разве она тебе мешает? Ничего с тобой не случится, если я оставлю руку там, где она есть. Ладно, ладно, не кипятись. Потом так потом.
Он медленно, через силу вытаскивает руку из выреза платья, ставит на пол портфель, аккуратно складывает пиджак. Она еще несколько минут лежит у него на коленях, потом лениво садится, откидывается на спинку кресла, потягивается, зевает. Говорит, что ей пора идти. Вот только причешется и пойдет. Пусть не думает, что у нее нет дел. Еще сколько есть. Невпроворот.
