«Газеты печатали его фотографии. На одной, снятой сразу после ареста, — средних лет угрюмый человек в очках, с помятым лицом и недобрыми маленькими глазками. Смахивает на технаря средней руки из заштатного конструкторского бюро. Другой снимок: подсудимый в клетке в первый день процесса. Бритая головка микроцефала, диковатый и бессмысленный взгляд, непомерно длинные — и сильные — руки орангутана, пестрая рубаха с расстегнутым воротом. Вот на этом фото он похож на убийцу».
Конечно, если смотреть на фотографии Чикатило, сделанные в суде, становится странно, как этому отталкивающему персонажу удавалось заманивать своих жертв, почему они добровольно шли за злобным уродом в лесополосу… Но надо понимать, что в суде народ увидел Чикатило после длительного следствия, после полутора лет в предварительном заключении, а это не красит человека и здоровье не укрепляет. В книге приводятся слова сотрудника милиции Александра Германова: «Полтора года одиночки кому хочешь роста убавят». А на свободе он был совсем другим — обаятельным, легким, харизматичным. Маньяк того типа, к которому принадлежал Чикатило, должен легко нравиться, ему нужно войти в доверие к жертве, очаровать, чтобы без помех увести туда, где он с ней расправится. Посмотрите на его фотографии лет юности и молодости, их полно в Интернете: да он просто красавец!
Иногда мои студенты интересуются: а можно как-то узнать в толпе маньяка? Вряд ли. Вот и в книге авторы замечают: «Он был обыкновенным человеком. Как все. Советским человеком. Сыном своей невразумительной эпохи. Учителем, снабженцем. Читателем газет, слушателем радио, телезрителем. Мужем, отцом, дедом». Вам даже в голову не придет, что это маньяк, если вы столкнетесь с ним на улице — да что там на улице, работая бок о бок, живя по соседству, никто не думал так про Чикатило. Я видела в своей профессиональной жизни маньяков, допрашивала их, и могу признаться, что в них не было ничего демонического. Одному из них оперативник в тюрьму носил шоколадные конфеты — надо же было контакт как-то устанавливать, и тот их с благодарностью брал. Другой как ребенок, настоящими слезами, плакал у опера на груди, рассказывая о своей несчастной жизни, а опер его утешал — по той же самой причине: от задержанного надо получить показания, узнать то, что можно узнать только от преступника. (Может быть, кому-то это покажется кощунственным, а по мне — честь и хвала тем сотрудникам уголовного розыска, что добиваются признания таким путем, кормя шоколадом и утешая, а не с помощью паяльника и дыбы. Хотя доводилось слышать от оперов — да что с ними церемониться, они с потерпевшими не церемонились… Но мы же не они, правда?)
Возможно, хорошо подготовленный и очень опытный специалист как-то выделит в толпе серийного преступника, но это на уровне подсознания, практически звериным чутьем, которое вырабатывается у талантливых оперативников. Как-то мы с нашим известным питерским профайлером Дмитрием Кирюхиным, вычислившим множество маньяков, обсуждали дело Максима Петрова, Доктора Смерть. Петров под видом фельдшера «скорой помощи» убивал доверчивых старичков, впускавших его в квартиры, и грабил их. Об этом деле был снят документальный фильм, в котором реконструированы сцены допросов и признаний Петрова. Когда я его смотрела, мне в голову не приходило, что это реконструкция, что роль Петрова исполняет актер. А Кирюхин сразу понял, что в фильме нам показывают не самого убийцу.
— Почему? Как понял? — приставала я к Кирюхину.
— Не знаю, — пожал он плечами, — глаза у него не маньяка.
НЕ БЫЛО ЕЩЕ, ПОЖАЛУЙ, ТАКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ И ТАКИХ ПРЕСТУПНИКОВ
Да, дело Чикатило — пожалуй, первое дело в истории советской криминалистики, получившее широкую огласку. Конечно, и до него в Советском Союзе были серийные убийцы. В 1935 году за совершение 15 убийств был расстрелян Александр Лабуткин; в 1963–1964 годах ходил по квартирам Ионесян — Мосгаз; в 1969–1970 годах в Ростове-на-Дону и Ворошиловграде убивал женщин сексуальный маньяк Алмазян (Стальные Пальцы). Но подробности об этих преступниках знали только криминалисты, а в народе лишь из уст в уста передавали страшные слухи. Рассказывать об этом в прессе, а уж тем более муссировать кошмарные детали преступлений, как сейчас, было невозможно по идеологическим причинам: мы должны были показывать всему миру, что «социализм не порождает преступности», как выразился назначенный в 1935 году Генеральным прокурором Советского Союза Андрей Януарьевич Вышинский. Преступность, как учили тогда коммунисты, порождена исключительно двумя обстоятельствами: тяжелым наследием прошлого (царского самодержавия) и враждебным капиталистическим окружением. Не дай бог было заикнуться о том, что причины преступности могут корениться не только в социальных факторах, а еще и в самом человеке, его психофизиологических качествах, наследственности. Криминологи знают, как в 1974 году началась травля уважаемого саратовского профессора И. С. Ноя — за невиннейшее упоминание в монографии о том, что не только социальные детерминанты обусловливают преступность, но некоторые причины преступности носят биологический характер. Всего один робкий абзац про то, что да, преступность — это результат действия социальных факторов, но все же не надо сбрасывать со счетов достижения великих ученых, с которых начиналась криминология (Чезаре Ломброзо, Энрико Ферри, отечественных Д. А. Дриля, И. Я. Фойницкого и других), — и профессора И. С. Ноя выкинули с работы, изъяли его книгу из библиотек и категорически запретили на нее ссылаться. И страна семимильными шагами двигалась к светлому коммунистическому будущему, туда, где, по словам В. И. Ленина, преступность сама собой исчезнет, останутся лишь отдельные эксцессы отдельных личностей, для борьбы с которыми не будет нужды в содержании милиции и судов. И это будущее, как предсказывал Никита Сергеевич Хрущёв, не за горами: «Уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», который обещали построить к 1980 году. Но, как известно, история рассудила Вышинского и Ломброзо: прямо по анекдоту, в программе произошли изменения, и вместо ранее обещанного коммунизма состоялись Олимпийские игры, а мы сейчас понимаем, что преступность будет всегда, и в ее корнях перемешано социальное и биологическое. Забавно видеть, как отдельные столпы советской криминологии, в своих учебниках семидесятых годов ХХ века истово доказывавшие, что нет никаких биологических причин преступности, а только пресловутое наследие царизма да буржуазные соблазны, теперь так же истово убеждают, что люди совершают преступления из-за того, что Господь вложил в человеческую душу и хорошее, и плохое (клянусь! своими глазами читала!).
А ведь именно Ломброзо первым обратил внимание на некоторые антропологические признаки, указывающие на возможность отклоняющегося поведения, на черты, характерные для определенных типов преступников, то есть фактически именно он стоял у истоков психологического профилирования — составления психологического портрета, «профиля» преступника исходя из характера преступления. Этот портрет формируется на основе информации об обстановке места обнаружения трупа, о повреждениях, причиненных жертве, их количестве, расположении, силе нанесения; о внешнем облике самой жертвы и особенностях ее поведения и тому подобном. Все эти сведения дают возможность выдвинуть версии о чертах личности преступника, о его внешности, привычках, о его месте в социуме. Но до относительно недавнего времени наши криминалисты не слыхали о профилировании, это была американская экзотика.
