— Caelum! — приказ снизить уровень излучаемой магии.
— Мисс Ваерти, а вы не могли бы прекратить мешать этот чертов чай своей чертовой ложечкой?! — У Арнела определенно сдавали нервы.
— Нет, — невозмутимо ответила я. — Видите ли, лорд Арнел, после ваших лобызаний чай остается единственным продуктом питания, который способен поглощать мой желудок. Ко всему прочему, это вам моя маленькая изысканная месть за излишнее любопытство и вторжение в мои воспоминания. Вы же не думали, что я это так оставлю, не правда ли? Сосредоточьтесь на ртути, лорд Арнел.
Дракон бросил на меня испепеляющий взгляд и вновь уставился на ртутный измеритель. Между прочим, мы делали успехи, так что теперь два из трех счетчиков демонстрировали двенадцать вместо ста семидесяти двух, и одно это было уже победой, но вот со ртутью у Арнела не задалось — материал оказался слишком чувствительным к драконьей магии.
— Как сказал бы профессор Стентон, «расслабьтесь и осознайте, что от этого зависит вся ваша жизнь», — меланхолично проговорила я.
— Вы полагаете, это поможет? И в чем вообще смысл фразы? — психанул лорд Арнел.
— Понятия не имею, — безмятежно отозвалась я, — но профессор повторял ее весьма часто, особенно в тех случаях, когда речь действительно шла о жизни испытуемых.
Дракон мрачно воззрился на меня. Мило улыбнулась в ответ и напомнила:
— Ртуть, лорд Арнел.
Он нехотя перевел взгляд на прибор. Я же с искренним наслаждением пила чай, увы, лорду я не солгала, а потому сладкий чай был пока единственным, что не вызывало спазмов у моего истерзанного драконьей магией желудка.
— Глубокий вдох, медленный выдох, можете в целом представить, что это не ртуть, а капелька воды, застывшая в воздухе.
— А еще я могу представить, что это вы, — съязвил дракон, — очаровательная девушка, неприлично долго находящаяся в вертикальном положении.
Я возмущенно посмотрела на него, резонно задетая двусмысленностью фразы, но… капелька ртути, до того упрямо демонстрирующая непостижимое, вдруг содрогнулась и…
— И я подхватываю вас на руки, — не отрывая взгляда от измерителя, продолжил Арнел, — и медленно опускаю на постель, очень медленно, смакуя предвкушение обладания вашим телом, очень длительного обладания…
Я бы высказала все, что думаю по данному поводу, но — капелька ртути медленно опустилась на уровень «двенадцать» и застыла на нем. Я посмотрела на Арнела. Дракон сидел с самой похабно-победной улыбочкой на лице и определенно гордился достигнутыми успехами.
— Да, неплохо, — была вынуждена признать я.
— Вы полагаете? — Взгляд драконьих глаз мгновенно переместился на меня.
И в этом взгляде было что-то такое, что не понравилось мне до крайности, и да, явно предполагало медленное опускание меня на постель.
И… это стало последней каплей.
— Что ж, вы напросились сами. — Я отставила чашку с чаем на стул, поднялась, вздохнула, посмотрела в темные глаза лорда Арнела, раскинула руки и произнесла: — Uiolare et frangere morsu!
Хрип и ругательства сквозь зубы донеслись до меня, когда я, вновь подхватив чай, с видом победительницы поднималась вверх по лестнице.
— К слову, я запрещаю вам отныне приближаться ко мне и моему дому, — сказала, остановившись на выходе из подвала. — Все, что я могла, я для вас уже сделала, а в горизонтальное положение укладывайте кого-нибудь другого. Всего доброго, лорд Арнел.
* * *
Последующие трое суток выдались блаженно-спокойными. Я проводила время как романтичная героиня любовно-лирической прозы — устроившись на подоконнике с пледом, неизменным чаем и книгами. Книги, к моему искреннему сожалению, едва ли можно было отнести к указанному жанру, потому как я… читала о борделях. Да, не самое приличное чтиво, но раскрытие данной темы казалось мне сейчас крайне необходимой вещью. А потому мистер Илнер принес мне данную литературу из библиотеки, книги он брал на свое имя, женщине едва ли выдали бы подобное, часть удалось добыть через младшего следователя Гордана, послав письмо леди Арнел, и вот в итоге я целиком и полностью погрязла в разврате.
Разврат, откровенно говоря, впечатлял.
Если в приличном обществе девушку выводили в свет в шестнадцать-семнадцать лет, а брак никогда не заключался ранее восемнадцати, то в жизни несчастных из домов терпимости столкновение с взрослой частью отношений происходило гораздо раньше. Их фактически выставляли на торги в двенадцать-тринадцать. Те, кого не приобретали в постоянные содержанки, расплачивались с хозяйками борделей невинностью, она ценилась превыше всего, а в дальнейшем отрабатывали, получая всего двадцать процентов от прямого дохода с клиентов. Еще бордельные девушки продавали своих детей. У них просто не было иного выхода — или выкармливаешь и продаешь, или новорожденный выбрасывался в сточную канаву.
Все эти детали всплывали то мазками основной картины, то неброскими, словно линия, проведенная грифелем карандаша, когда информация была записана со слов свидетелей, то жирными пятнами черной масляной краски, когда попадались печальные исповеди тех, кто не смирился с насилием и поднимал руку на насильника, хозяйку борделя, торговцев детьми. Поднимал руку и заносил орудие убийства… Да, это была какая-то страшная бесконечная война, где на сотню безропотных жертв приходилась хотя бы одна, не готовая мириться с чудовищной участью.
Я искала именно такую.
Ту, кто стал жертвой возможно еще при рождении, а быть может, и лишился дитя. Ржавого дракона, девушку, которая хотела отомстить. Именно отомстить, в этом я даже не сомневалась, ведь будь ее целью просто убийство, она бы не использовала «Gehénnam».
— Как вы, моя дорогая? — миссис Макстон пришла с новой чашкой чая для меня.
Оторвавшись от очередной исповеди «жестокой беспринципной и потерявшей человеческий облик убийцы», я посмотрела на экономку и тихо призналась:
— Чем больше я узнаю обо всем этом, тем меньше мне хочется знать.
— Тогда, быть может, вам стоит остановиться, мисс Ваерти? — спросила миссис Макстон, устраиваясь на кресле рядом.
— Возможно, — согласилась я. Взяла чашку с чаем, посмотрела в окно, за которым опять бушевала метель, и тихо добавила: — Но где-то там бродит девушка, очень сильный Ржавый дракон, которую продали при рождении, вероятно, отдали в бордель, жестоко насиловали, а после… после она вернулась и будет мстить, но… если я и могу винить ее за это, то лишь отчасти.
— Я не знаю, чем утешить вас, моя дорогая, — призналась миссис Макстон.
— О, миссис Макстон, прочитав все это, — я указала на кипу дел и писем, — я отчетливо осознаю, что являюсь последней, кого стоит утешать в принципе.
И мы на некоторое время погрузились в молчание, я, задумчиво глядящая в окно, и моя экономка, обеспокоенно смотревшая на меня.
Несколько секунд я не знала, как заговорить о том, что требовало обсуждения, и, наконец, сказала:
