На бумажке было написано: «Лидер: Имярек».
Я решила отдохнуть и перекусить, чтобы потом с видом начальственным и важным проверить получившийся результат. Я ела, удивляясь факту, что безвестному повару еще не оторвали руки, и параллельно выписывала приблизительную численность каждого населенного пункта, найдя какие-то старые записи «дочумной» переписи. Через два часа я решила навестить мою новую структуру.
На меня смотрели недовольные лица, а с груди каждого отсвечивал бейджик.
— И где же мои лидеры? — бодренько спросила я, чтобы поднять командный дух.
— Кто? — переглянулись бугаи, пожимая плечами.
Я присмотрелась к первому попавшемуся бейджику, а потом мельком взглянула на художника, который уже заканчивал свою работу над этикетками. Надо мной сопел тот самый бородатый детина с подтеками макияжа, а на груди у него красовалась небольшая табличка, вызывающая больше вопросов, чем ответов. То, что их всех зовут Имяреками меня слегка расстроило. Но это было не самым страшным. Мучительно покраснев, я снова посмотрела на свой образец, где черным по белому было написано: «Лидер», а потом тоскливо осознала, что буква «л» и «п» бывают так чертовски похожи, «…идеры» посмотрели на меня, мол, так? Оставалось только грустно кивнуть. До «лидера» надо еще дослужиться!
— Вот! — гордо заявил художник, демонстрируя мне образцы. Ему только египетские пирамиды расписывать! Все, что было в профиль, выглядело прилично. А вот анфас… На меня смотрел загадочный коричневый блин с торчащими в хаотичном порядке конечностями с многострадальной мордой, на которой было написано: «Щито я такое?»
— Это что? — осторожно, чтобы не ранить тонкую душевную организацию непризнанного по вполне понятным причинам гения, поинтересовалась я, вглядываясь в рисунок. Нет, такими темпами жить ему осталось совсем немного…
— Это лошадь! — горделиво ответил творец со всем презрением, на которое может быть способен создатель нетленки. Я задумчиво отложила листок, прикидывая, что меценатом местного искусства мне быть не суждено. В моей мысленной арт-галерее эта лошадь Доживальского пыталась втиснуться между шедеврами мировой живописи, но пока что я склонялась к мысли, что «конячке на раскорячку» место на стене в детской изостудии для самых маленьких.
Следующий рисунок должен был занять место на конкурсе в детском саду, но был дисквалифицирован воспитателем за то, что никто не смог угадать, что это. Зеленый, унылый блин с аналогичной мордой и лишними запчастями умолял меня прекратить его мучения одним милосердным ударом.
— Это дракон! — самодовольно вздохнул гений, нанося контрольный штрих.
Принципиальной разницы между страдающей живностью, кроме цвета, я не обнаружила. Зверюшки как бы переглядывались с соседних листов, лежа рядом. «Ты кто?» — грустно вопрошала лошадка. «А ты кто?» — смотрел на нее растерянный по частям дракон. Я мысленно пыталась найти не только отличия между рисунками, но и оправдания на случай, если оторву этому Ван Гогу ухо.
— А вот принцесса! — поверх несчастного зверья легла девушка с четко обозначенной рабочей стороной. Легкое косоглазие вполне можно было списать на радость при виде прекрасного принца, а вот по поводу остального даже матушка-природа прикрыла лицо рукой. Камбала как бы слегка завидовала принцессе. Рядом лег ее брат-близнец — принц. Если бы такой принц убегал, я бы его не догоняла!
Художник явно ждал похвалы, пока я мечтала закапать себе в глаза первое попавшееся под руку средство гигиены, чтобы избавиться от повторной возможности лицезреть это.
— Между прочим, это новое направление в живописи! Я его сам придумал! — просветил меня творец голосом, которым рассказывают провинциалке о прелестях столичной жизни. Хорошее направление! Есть куда теперь послать!
— Вы еще книгу не видели! — высокомерно заметил гений, пока я вспоминала некоторых мультипликаторов, от фильмов которых восторженно визжат дети и седеют раньше времени родители. — Смотрите и преклоняйтесь перед великой силой искусства!
Если когда-нибудь археологи раскопают могилу великого гения и обнаружат следы насильственной смерти, включая проломленный череп, то пусть не удивляются. Надо бы на всякий случай положить парочку его работ в гробницу, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, как и за что закончил свою жизнь великий художник всех времен и уродов.
Перед моими глазами лежала книга в черной обложке. Я прямо представила, как со строгим взглядом, единожды узревшим истину сквозь замочную щель небес, прижимая к груди сей опус, я кочую от порога к порогу, задавая вопрос: «Вы верите в возможность быстрого заработка?»
Обложка раскрылась, я даже сглотнуть не успела от неожиданности. На меня скорбно, с укором, как на матушку-природу, смотрело создание ориентировочно женского пола, с сероватой кожей, с малюсенькими глазками поросенка, круглыми щечками и кудрявыми волосенками. Раз… два… три… четыре… Десятью, чтобы быть точнее! Нос-пятачок намекал на то, что Фунтик закабанел со временем, женился на Обезьянке, и они стали счастливыми родителями этого чуда. Это чудо умудрилось дожить до пенсии, выступая в цирке. А каждое выступление начиналось словами: «Родила макака в ночь..»
— Это кто? — спросила я, подозревая худшее — где-то есть натурщики. Я осмотрелась по сторонам на всякий случай. Не хотелось бы лечь спать, а потом проснуться от того, что надо мной склонился тот самый принц-камбала с явным намерением облобызать меня.
— Не узнаете? — горделиво спросил гений, прищурившись и подсовывая мне под нос живопись.
— Светка? — прищурилась я, вспоминая более-менее знакомых девушек, до которых никак не могут дотянуться модельные параметры.
— Это вы! — выдал художник, всем своим видом показывая, что обидеть гения может каждый, а похвалить — только люди с крепкими нервами.
Ком тошноты подступал к горлу, холодная изморозь летним душем волной пробежала по всему телу. Зеркало, оставшееся в ванной далекого города далекого мира, всячески протестовало.
— Я вас даже слегка приукрасил, между прочим! — поставил меня в известность не признанный по понятным причинам гений, а перед глазами промелькнула биография этого, с позволения сказать, таланта. Комиссия Художественной академии осторожно заметила, что такому дарованию нечего делать в их скучных и убогих стенах, а разобиженный портретист решил отомстить и перешел на темную сторону силы.
— Слушайте! — возмутилась я, понимая, что от такой живописи живо описался бы любой натурщик. — Вам никогда не жаловались? Слово «непохоже» никогда не звучало в разговоре с клиентом?
— Нет! — захлебывался гневом художник так, словно его работы украшают местный Лувр. — Как вы смеете критиковать то, в чем не разбираетесь! Сперва научитесь рисовать, а потом уже…
Что ж ты вгоняешь меня в пучины женской депрессии? Дайте мне шпатель, чтобы я могла осторожно отскрести свою раздавленную великой силой искусства самооценочку от пола!
— Дальше, — процедила я голосом, от которого должно замерзнуть все в радиусе километра. — Листай! Ой! Ай! Э! Нет! Хоспади! Это что за?..
