Мне просто нужно вести себя нормально.
Оказываясь перед двумя вариантами – утонуть или выплыть, – я выбираю жизнь. Всегда. Каждый раз. Если придется, я научусь дышать под водой.
Я не убивала мужа.
Я говорю себе это, входя в универмаг и поднимаясь на эскалаторе в отдел женской одежды. Я повторяю это снова, выбирая черное платье размера XS и отправляясь с ним в примерочную. И еще раз, когда прошу консультанта снять бирки, потому что хочу надеть платье сейчас. И не обращаю внимания на ее удивленное лицо, когда, совершив покупку, я передаю ей одежду, в которой пришла, и прошу ее выбросить.
Я не сумасшедшая.
Если сплетать вместе правду и ложь, они становятся очень похожи друг на друга.
Спустившись на первый этаж универмага, я захожу в свой любимый косметический отдел и оплачиваю макияж.
– Посмотрите, пожалуйста, вверх, – говорит женщина, подводя мне глаза черным лайнером. – Вы знаете, вы очень похожи на девушку из того сериала… вам никто не говорил?
– Все время говорят, – отвечаю я, приказывая своему лицу улыбнуться. – Хотела бы я ею быть.
– Кто бы не хотел! Посмотрите вниз.
Я смотрю на свои ноги и обращаю внимание на кроссовки. Они не очень-то подходят к моему остальному наряду, поэтому, закончив с косметикой, я спешу в обувной отдел. Начинает просыпаться паранойя: я боюсь, что теперь, когда я разодета, как моя киношная версия, меня могут узнать. Я смотрю на бесконечные ряды обуви и замечаю на полке красные туфли, затмевающие все вокруг своим сиянием. Они напоминают мне ту пару туфель, которую я когда-то надевала для роли в школьной пьесе. Я почти уверена, что они не сочетаются с черным платьем, но все равно меряю одну туфлю, стоя перед зеркалом, как фламинго. Безупречно!
Ожидая, пока сотрудница магазина принесет мне мои новые туфли, я наблюдаю за толпами покупателей. Каждый из них надеется установить свой новый потребительский рекорд. Я уверена, что люди уже начинают меня разглядывать. Кто знает, многие ли из них уже прочли в Интернете статью Дженнифер Джонс? А вдруг, что еще хуже, сплетни о Бене и о том, в чем он меня обвиняет, уже пошли в народ? К тому времени, как сотрудница наконец возвращается, уже успевает собраться очередь. Ожидающие синхронно закатывают глаза, слышен сдержанный ропот. Женщина извиняется за задержку и уходит обратно на склад раньше, чем я успеваю снять крышку с коробки.
Я надеваю только что купленные красные туфли и снова смотрюсь в зеркало. Что-то в моей новой обуви пробуждает во мне необъяснимое чувство комфорта, и я снова вспоминаю Бена. Он знал, как я люблю туфли, и покупал мне пару дизайнерской обуви на каждый день рожденья и Рождество, когда мы были вместе. Я и сама могла себе позволить такую покупку, но не могла решиться потратить деньги на себя. Бен всегда выбирал именно те туфли, о которых я втайне мечтала, – он так хорошо меня знал. Это было очень мило и заботливо с его стороны, и он так любил смотреть, как я разворачиваю подарок. Все браки разные, и ни один не идеален. У нас бывали и хорошие моменты.
Я возвращаюсь в настоящее и вижу огромную очередь покупателей, змейкой тянущуюся к кассам. Снова я ощущаю на себе чужие взгляды. Они тяжестью ложатся мне на грудь, мешают дышать. Я в последний раз смотрю на свое отражение и проглатываю страх, словно таблетку. Я решаю сделать кое-что, чего не делала никогда в жизни, – уйти из магазина, не заплатив. Уйти и оставить здесь мои кроссовки и мою прошлую версию. Меня вот-вот обвинят в убийстве. Небольшая кража вряд ли сильно ухудшит мое положение. Я панически боюсь полиции и того, что готовит мне будущее, но женщина, которая сейчас взглянула на меня из зеркала, не боится никого и ничего.
Мне нужно просто отныне быть ею и не забывать об этом.
Тридцать девять
Эссекс, 1988
– Главное – не забывай, кто ты такая, – говорит Мегги.
Все время, пока полиция находится в лавке, она крепко держит меня за руку, как будто боится отпустить. Я переживаю, что виновата в том, что произошло, потому что отперла заднюю дверь, хотя и знала, что нельзя. Но ведь я просто хотела помочь человеку найти собачку. Я не знала, что у него на самом деле не было никакой собачки.
Все время, пока у нас полиция, Мегги делает доброе лицо, хотя оно и выглядит немножко сломанным. Перед их приездом она сказала, что нам всем нужно сыграть небольшую роль и что очень важно, чтобы я выучила свои реплики. Она заставляла меня произносить их снова и снова с моим лучшим английским произношением.
Я должна была запомнить три вещи:
1. Плохой человек обманом заставил меня открыть дверь.
2. Плохой человек держал пистолет (а вовсе не нож) и целился в меня.
3. Папа (Джон) отдал ему деньги, но человек все равно не хотел меня отпускать, поэтому они стали драться, и пистолет выстрелил.
Больше мне ничего нельзя говорить, нужно отвечать, что я не помню, хотя на самом деле я все помню. Нельзя говорить о Майкле – человеке, который говорит, что он мой дядя. Не знаю, почему они решили, что я могу о нем заговорить. Нельзя говорить, что это пистолет Мегги и что это она застрелила плохого человека. Джон сказал, что очень важно действовать по сценарию из-за личного дела Мегги. Не знаю, о каком именно деле он говорит, у Мегги всегда куча дел.
Полицейские провели у нас не один час. Женщина, которая задает мне вопросы, говорит, что я очень храбрая девочка, и дает мне леденец, но я его не хочу. Я не чувствую себя храброй, я чувствую себя напуганной. Полицейские уходят, и, кажется, доброе лицо Мегги уходит вместе с ними. Как бы я хотела, чтобы оно осталось! Не знаю, сколько сейчас времени, но на улице уже темно. Наверное, уже поздно. Я гадаю, будем ли мы все-таки ужинать и будет ли на ужин картошка фри. Но потом вспоминаю, что у нас больше нет фритюрницы. После того, что случилось с Хомой, Мегги ее выбросила.
Она поднимает меня с пола и несет сквозь лавку. Я обвиваю ногами ее талию, а руками держусь за шею. От нее пахнет духами номер пять, и я чувствую себя в безопасности. Экраны в лавке еще включены, но звук выключен, и тихие лошади бегают и прыгают через преграды как будто тайком. Глядя Мегги через плечо, я замечаю, что пол лавки покрыт мусором, но сегодня она не просит меня подмести, а вместо этого несет наверх по лестнице в квартиру, через кухню, в зеленую ванную и ставит в ванну.
– Раздевайся, – велит она, и я раздеваюсь.
Я теперь всегда делаю, что мне говорят.
Мегги на секунду исчезает, а потом возвращается с коробкой чистящего порошка «Блеск», который я по вечерам сыплю в ведро, чтобы вымыть пол.
– Садись, – говорит она.
У нее странное лицо. Оно как-то неправильно перекошено, и от одного его вида у меня начинают дрожать коленки. Она сует в ванну затычку, поворачивает горячий кран и ждет. Сначала вода, подступающая к моим ступням, кажется мне холодной, но к тому моменту, как она добирается мне до косточек на ногах, она уже теплеет. Даже слишком.
