Киностудия арендовала целое здание, все три этажа. Перед тем как сюда приехать, я зашла на сайт клуба и выучила план помещений. По моему опыту, если я боюсь идти на какое-то мероприятие, мне помогает заранее знать, как будет выглядеть место, куда я иду. Я бреду из комнаты в комнату – каждая декорирована по-своему, но в том же узнаваемом стиле – и чувствую себя гостем в закрытом клубе, членом которого мне ни за что не стать во всех возможных смыслах.
Когда мне машут, я киваю и улыбаюсь в ответ. Свой пустой бокал я меняю у бара на полный и прохожу в следующий зал. Здесь стены выкрашены в синий. Приятный, успокаивающий цвет. И тут я вижу ее. Она медленно дефилирует в моем направлении, как профессиональная модель, и мое появившееся было спокойствие испаряется без следа.
Алисии Уайт тут быть не должно.
– Эйми, дорогая, как ты? – мурлычет она, целуя воздух возле моих щек.
На ней летящее красное платье, которое выглядит так, словно действительно может в любой момент подняться в воздух, и каблуки, на которых я не смогла бы сделать и шагу. Она как будто состоит из костей и загорелой кожи, и рядом с ней я выгляжу еще крупнее и бледнее, чем есть. Теперь, когда ее стрижка до жути похожа на мою, мы выглядим как фотографии «до» и «после» в каком-нибудь конкурсе по похудению. Я – это «до».
– Замечательно. Как приятно видеть тебя. Снова, – отвечаю я, копируя ее застывшую фальшивую улыбку.
Мне неприятно ее видеть – собственно, как всегда. Ее здесь быть не должно, она не снималась в нашем фильме. Это очень странно, как будто она специально напросилась сюда, чтобы мне насолить.
– Как странно думать, что я могла сниматься в этом фильме, – говорит она, качая головой. – Если бы не отказалась от предложения.
Она так раздулась от важности, что может лопнуть в любую минуту.
– Да, в прошлый раз ты это говорила, – отвечаю я.
Как же хочется двинуть ей в лицо кулаком! Она этого заслуживает, но я еще ни разу не била никого по лицу и не уверена, что смола бы это сделать, сама не покалечившись в процессе. Ее алые губы раздвигаются, и я боюсь даже предположить, что донесется из ее ядовитого рта на этот раз.
– Я знаю, как страшно может быть, когда у тебя мало опыта, но Тони знает, что делает. Уверена, он не стал бы тебя выдвигать на эту роль, если бы думал, что может предложить что-то получше. Иногда приходится просто брать, что дают.
Да пошла ты вместе со своим эгоизмом, плохо замаскированным под сочувствие.
– Я как раз сегодня видела Тони, – выдавливаю я, не вполне зная, что скажу потом.
– Чудесно. Как у него дела?
– У него все в порядке. Он, кстати, сказал, что больше с тобой не работает.
Улыбка исчезает с ее лица, всего на долю секунды, я едва успеваю это заметить.
– Так и есть, пора двигаться дальше.
Наверное, это здорово – любить себя так сильно, как любит она. Не знаю, не пробовала. Но что-то есть в ее облике трагичное, сломленное. Луч прожектора завел Алисию далеко в темноту, и она не заметила, как погас свет. Наверное, ей так никто и не объяснил, что даже солнце иногда исчезает, когда заканчивается его черед светить. Все звезды рождаются, чтобы умереть.
– О, смотри-ка, ты в красных туфлях, как мило. Как будто ты снова пытаешься стать Дороти в «Волшебнике страны Оз», – говорит она. – Мне понадобилось на это время, но, думаю, я уже почти простила тебя за то, что тогда, в школе, ты украла роль, которая должна была достаться мне.
Ее слова звучат немного невнятно. Я даже не подозревала, что она пробовалась на ту роль. Как же она, наверное, меня тогда ненавидела – тем более что я училась на год младше. Алисия всегда была королевой улья и всегда получала желаемое.
– Я и не знала, что ты…
– Конечно.
– Нет, правда. Если бы я знала… ну, в общем, думаю, ты бы была потрясающей Дороти.
В реальном мире ведьм нельзя растопить водой. Лучше убивать их добротой.
Она смеется:
– Я знаю! Но, вообще-то, мне это уже не важно. Это было больше двадцати лет назад. Возможно, тебе интересно, что я здесь делаю.
Наверное, ты просто напросилась на приглашение, как обычно.
Она не ждет ответа, что хорошо, потому что ничего вежливого мне в голову не приходит.
– Мы хранили все в секрете, но, боюсь, он больше не сможет держаться на расстоянии. Я точно больше не могу. Он где-то здесь. Так тяжело поддерживать отношения, когда вы все время уезжаете на съемки, но ты и так это знаешь. Как там твой муж? – спрашивает она и окидывает взглядом зал.
У меня нет ни малейшего желания знакомиться с ее последним дружком. Я уже собираюсь извиниться и уйти, как снова слышу ее голос:
– Джек, дорогой, иди поздоровайся со своей коллегой.
Мне становится физически дурно.
Джек отделяется от группы мужчин в углу зала и идет к нам. Как только он оказывается в пределах досягаемости, она обвивает худой рукой его талию, но он смотрит только на меня, как будто знает, что стоит рядом с Медузой. Не переставая наблюдать за моей реакцией, она целует его в щеку, оставляя алый отпечаток губ. Улыбка уже рискует сползти у меня с лица, держать ее там все сложнее.
– Так, я в курсе, что фотографии в газетах ненастоящие, но не могу сегодня задержаться допоздна и следить за вами, ребята, поэтому ведите себя хорошо. Мне нужно выспаться, чтобы быть красоткой завтра на пробах на роль в новом фильме Финчера, – говорит она. Я теряю контроль над выражением лица всего на долю секунды, но она это замечает. – О, у тебя тоже пробы? Ты же не думала, что ты единственная претендентка? О, какая же ты все-таки милая и наивная.
– Я только что заметила кое-кого, с кем должна поговорить, извините меня, – говорю я им обоим, улыбаясь самой яркой улыбкой, которую только могу изобразить, и ухожу, не дожидаясь, пока кто-нибудь из них ответит.
На этот раз я оказываюсь в красной комнате. Тут красные стены, красная мебель, мои красные туфли спешат вперед по красному ковру. Я не могу отвлечься от мысли, на которой не следует задерживаться. Я просто взяла ее напрокат, на время, я знаю, что рано или поздно ее придется вернуть. Нельзя за нее держаться. Но сейчас, совсем ненадолго, я разрешаю себе насладиться этой мыслью. Я беру еще один бокал шампанского, а слова звучат громко и четко, круг за кругом в уединении моего сознания:
Вот бы Алисия Уайт умерла.
Сорок один
Эссекс, 1988
У нас появился ковролин.
Совершенно новый красный ковролин по всей квартире, везде, кроме моей комнаты, где уже был розовый, и кухни с ванной, где теперь тоже новый пол со своим собственным названием. Он называется линолеум, и мне нравится скользить по нему в носках. Мегги говорит, что у нас красный ковер, чтобы я тренировалась быть кинозвездой, но пока что мое любимое занятие – садиться на лестницу наверху и скользить по ней вниз до самой лавки. Джон смеется надо мной и делает точно так же, крича, что быстрее скатится по «черствым печенькам». Он часто так делает – придумывает дурацкие рифмы и заменяет ими другие слова. «Черствые печеньки» – значит «ступеньки». «Дырявый поролон» – это «телефон»
[13]. Иногда я не понимаю, что он имеет в виду, например, когда говорит «толстый круп».
