Бен Бейли был из тех людей, кто живет замкнуто. У него не было ни семьи, ни достойных упоминания друзей – по крайней мере, поиски в Интернете таковых не выявили. В его доме был страшный бардак. Просто стыдобища. Непростительное пренебрежение, учитывая стоимость дома и его расположение на приятной улице в районе Ноттинг-Хилл. Мегги показалось странным, что Бен совершенно не заботился об уборке. Казалось, ему все равно, что люди, зашедшие в дом, могут увидеть весь этот беспорядок. Но, с другой стороны, есть на свете такие непонятные люди – люди, которым совершенно комфортно в собственной шкуре.
Сад Бена Бейли выглядел особенно нелепо. У этого сада были все шансы стать прекрасным уединенным оазисом в центре перенаселенного города. Вместо этого он являл миру джунгли разросшейся травы, грязные стулья из белого пластика и квадрат уродливого бетона. Мегги всегда увлекалась садоводством, и в первый же момент подумала, что деревянное покрытие будет гораздо приятнее для глаз.
Судя по всему, Бен Бейли был человеком умным: на его полках стояло множество мудреных книг. Бывает, зайдешь в чей-нибудь дом и понимаешь, что некоторые вещи там стоят просто в качестве декораций. Тут другое дело: было заметно, что большинство книг действительно читали. Ни одной фотографии в доме не было. Мегги до сих пор гадает, что же Бен такое сделал, что всех вокруг отпугнул и, судя по всему, остался в мире совершенно один. Но она изо всех сил старалась не думать об этом человеке плохо: он оказал ей помощь, на которую она и не надеялась.
Строить планы приходилось со всей тщательностью: одна ошибка – и игра закончится, не успев начаться. Как было сложно все это время все держать в себе, но Мегги знала, что чтобы план сработал, она не должна о нем говорить ни единой живой душе. И Бен Бейли никому не скажет.
Он потерял работу.
«Злостно неправомерное поведение» – так было написано в письме, лежавшем на столе. Мегги было неприятно читать это. В первый раз попав в тот дом, она чувствовала себя незваным гостем. Но потом ей пришло в голову, что Бен оставил письмо на столе специально, зная, что его прочтут. Как будто он хотел, чтобы она его прочитала. В тот вечер, добравшись до дома, она поискала в гугле «злостно неправомерное поведение». Ей было неловко, что она не знала значения этих слов. Ей всегда было неприятно чувствовать, что она знает меньше, чем другие люди, просто потому что не получила хорошего образования и не училась в университете.
Всего, что у нее было, Мегги добилась тяжелым трудом. Пусть у нее нет диплома, но у нее есть мудрость, которую не приобретешь ни в одной школе. А если она чего-то не понимала, она училась, находя и читая нужную информацию в Интернете.
«Злостно неправомерное поведение» – это настолько плохое поведение сотрудника, что оно ведет к прекращению отношений работодателя с подчиненным.
Это определение сразу напомнило ей об Эйми. Та повела себя очень плохо и разрушила их отношения. В глазах Мегги они оба, и Бен, и Эйми, были виновны в злостно неправомерном поведении. Единственная разница в том, что Бен уже был наказан за свой проступок, а Эйми нет. Пока что.
В те первые несколько дней Мегги не могла перестать думать о Бене Бейли. Это была какая-то одержимость: она хотела знать о нем все. Она посетила здание, где он работал журналистом, а когда пришла в его дом во второй раз, забрала с собой одну из его рубашек. В ту ночь она легла в ней спать, и думала о Бене и обо всем, что она сможет сделать с его помощью, чтобы преподать Эйми урок, который та никогда не забудет.
Мегги откладывает вилку и нож. Она съела все, что было на тарелке, и теперь чувствует себя неважно. Не стоило заказывать сразу и рис, и картошку фри. Она выключает телевизор, недовольная тем, что там не было ни слова о Бене и Эйми, и ставит себе мысленную отметку, что позже вечером нужно посмотреть сводку по другому каналу – вдруг там лучше умеют отбирать новости.
Ждать больше нельзя. Она идет в ванную и избавляется от съеденного ужина до последнего кусочка. Спасибо желудочному бандажу, ей теперь даже не приходится совать два пальца в рот. Справившись с задачей, она чувствует себя гораздо лучше. Она знала, что ей теперь нельзя есть такими большими порциями, но все равно это сделала. В жизни иногда можно поступить неправильно, если готов к последствиям, считает Мегги. Поступил плохо – плати за это, такие уж правила. Мегги приходилось совершать очень плохие поступки, но она не раскаивается ни в одном из них.
Пятьдесят
Лондон, 2017
Я сижу на нижней койке в своей камере и ни к чему не прикасаюсь. Мне в жизни приходилось совершать очень плохие поступки – может быть, я заслуживаю, чтобы меня посадили в тюрьму. Может, как раз сюда мне и дорога, здесь я наконец-то буду на своем месте. На серых стенах нет часов. Я понятия не имею, сколько сейчас времени и что будет дальше, поэтому мне остается только ждать.
Жду я долго.
Сквозь крошечное зарешеченное окно проникает все меньше света, и в конце концов камера погружается во тьму. Я закрываю глаза и пытаюсь от всего этого отгородиться, отключиться. Я совершаю ритуал изгнания правды из своего сознания, пытаюсь его притушить. На какое-то время это срабатывает. Я страшно устала, но не решаюсь уснуть. За дверью раздается позвякивание ключей. Я не шевелюсь. Включается свет, ослепительно яркий, и я прикрываю глаза рукой.
– Господи Иисусе, я чуть не обделалась! Кто ты, мать твою? – вопрошает коренастая женщина средних лет, и дверь камеры за ее спиной снова захлопывается.
Контуры крепкого тела ясно проступают под туго натянутым полотном ее зеленых тюремных треников. Она напоминает ком белого пластилина, который уронили с большой высоты. С нижней части головы ее волосы частично выбриты, а сверху собраны в короткий блестящий хвостик. Ее руки сжаты в кулаки, на каждом пальце по татуировке. Я не хочу судить о наводящей ужас книге по обложке, но мне так страшно, что, кажется, сейчас стошнит.
– И-извините, – заикаюсь я, а потом выпаливаю остальные слова сплошным потоком: – Меня сюда поместили. Я ничего не трогала и не двигала ваши вещи.
Она молча окидывает камеру взглядом, словно проводит инвентаризацию, и снова смотрит на меня. Я не могу решить, нужно мне встать или нет. Сидя на койке, я чувствую себя маленькой и беззащитной. Немножко – загнанной в угол, безусловно – попавшей в ловушку. Нерешительность меня парализует, и, не успеваю я придумать, как поступить, как она пересекает камеру тремя широкими шагами и склоняется ко мне. Ее лицо оказывается так близко, что я могла бы до него доплюнуть. Поросячьи глазки старательно таращатся: сперва изучают мой левый глаз, потом правый, потом снова левый, как будто она не может определиться, куда смотреть. Она открывает рот и обдает меня волной неприятного чесночного запаха.
– Я знаю, кто ты.
Клянусь, в этот момент я перестаю дышать.
В мозгу возникает картина: эта женщина отправляет мне анонимные записки на старомодных открытках. Но образ размыт и никак не хочет проясняться. Это не могла быть она! Я совершенно уверена, что мы не знакомы.
