Анна сбросила шубу на руки старику–дворецкому. Путиловский кивнул ему, как старому знакомцу, и пошел протоптанной тропой навстречу неизвестности.
— Кофе в спальню, — приказала Анна горничной. — Пьеро, куда вы, друг мой? Спальня налево. Так быстро все забыли…
ГЛАВА 5
ЖЕНСКАЯ МЕСТЬ
Аптеку быстро привели в Божий вид: уже были вставлены витрины, внутри радостно суетились два столяра и заканчивали неожиданно свалившийся им на голову заказ, когда с клиента можно драть две шкуры, а он только знай денежки достает и на все согласен.
Максимовская, брезгливо сторонясь свежеокрашенных стен, прошла в провизорскую, где за столиком сидел и проверял счета сам Певзнер. Он поднял голову, кивнул и снова погрузился в бумаги, почувствовав, что кассирша пожаловала за расчетом. И когда Максимовская произнесла выношенную по дороге речь, Певзнер уже знал, что ей ответить.
— Мария Игнациевна, вот вы умная женщина, — начал он издалека. — И если вы умная женщина, то оглянитесь вокруг, а потом посмотрите на меня. Где мне сейчас взять деньги? Их нету, нету! Все деньги превратились в дребезги и битое стекло! Как у вас язык поворачивается что‑то просить! Я вам дам расчет — но денежки потом, потом… Вот встану на ноги, покрою убытки, пойдут прибыля, тогда и отдам. С убытков никто не дает денег, деньги дают с прибылей! Певзнер в жизни никого не обманывал, так зачем ему позориться на старости лет? Приходите через месяц — и я вам вынесу их, как говорят у нас в Гомеле, на тарелочке с голубой каемочкой!
Максимовская знала слово в слово, что ей ответит Певзнер, потому пропустила все сказанное мимо ушей. Певзнер должен был так сказать, иначе он не был бы здравомыслящим аптекарем. Но жизнь обернулась с ней плохо, и почему она должна думать за Певзнера? У каждого свои проблемы, и каждый должен решать их в одиночестве.
— Исидор Вениаминович, вы человек умный, гораздо умнее меня, понимаете, что такое кассир в аптеке. У меня есть уши, есть глаза, я не могу забыть все и ждать месяц. У меня нет этого месяца. Поэтому я предлагаю вам купить у меня вот это…
И с этими словами она протянула Певзнеру листок, на котором бисерным почерком были записаны все незаконные операции с беспошлинными лекарствами и контрабандным товаром за последние два года. Семь фунтов морфия были еще цветочками по сравнению с теми ягодками, которые краснели в тексте.
— Цена небольшая: мое жалование и триста рублей сверху, — добавила Максимовская.
Певзнер молча прочитал листок и так же молча выдал Максимовской требуемое. Листок аккуратно сложил и спрятал в бумажник. О чем тут говорить? Простой шантаж. Его огорчили еще раз, а за огорчение нужно платить. Что такое триста рублей? Так, пара пустяков. Певзнер свое вернет.
— Спасибо, — поднялась Максимовская. — Дайте мне пол–литра «царской водки».
— Это еще зачем? — встрепенулся Певзнер.
— Надо. В ваших же интересах.
Певзнер блюл свои интересы. Он внимательно посмотрел на Максимовскую, прочел что‑то в ее глазах, молча встал, подошел к лабораторному столу, профессионально быстро смешал азотную и серную кислоты, осторожно перелил полученную «царскую водку» в бутылочку коричневого стекла с притертой пробкой и вручил Максимовской.
— Надеюсь, не наделаете глупостей?
— Глупости кончились.
С этими словами кассирша вышла, аккуратно спрятав бутылочку в серой пуховой муфте.
* * *
Медянников и Батько поделили Петербург как пирог — на несколько частей — и последовательно, взяв в подмогу нескольких филеров, утюжили город в поисках Топаза. Дворники, извозчики, городовые, половые в трактирах — все знали, на кого нынче объявлена царская охота. Дюжина осведомителей шептали на всех малинах: кто сдаст Топаза, того отмажут от всех старых дел и разрешат «порыбачить» месяца два, а то и три. Но тщетно: следов Топаза никто не видел. Равно как Туза и Чухны, личностей далеко не таких известных, но тоже приметных.
Результатом всех этих усилий стало то, что Топазу об облаве донесли еще быстрее и он решил лечь на дно от греха подальше. Лежанок у банды было приготовлено несколько. Самая ближняя — на даче в Лахте, куда и ткнулись.
Пока Медянников, кляня свои старые болячки, бегал по городу, банда уже сидела вокруг стола, празднуя скорое освобождение главаря. Была собрана нехитрая снедь: квашеная капуста, вареная картошечка, ломти сала с тонкими прожилками мяса, соленые грузди и огурцы. В центре стоял двухлитровый «гусь» водки. Он был уже почти пустой.
Чухна крепкими белыми зубами рвал кусок сала и глотал не жуя.
— Надо было бабу покрепче прижать.
— Ну, — произнес как всегда немногословный Туз.
— И дальше что? — возразил Топаз. — Ну припрем мы ее. А она сдаст нас с потрохами — и красненькие не помогут. Да и нет их. Здесь он. Лег на дно и ждет. Думает, меня взяли, марафет его. И все бабки тоже. Красота. Ловко нас студент сделал. — Топаз, не пьянея, кинул стопку в горло.
Программа Чухны была короткой, но действенной:
— Убью гада!
— Ну, — поддержал товарища Туз. — Все искать будем. И пришьем.
— Пришить погодим. С динамитом‑то куда как ловчее жестянки курочить. Пусть наделает баночек, а потом и пришьем, — принял окончательное решение Топаз. — Сейчас посидим недели две, пока муть уляжется, гонор у Евграфия Петровича пройдет. А потом все выйдем. Никуда студент не денется, ему клиенты нужны. А взрывы — это тебе не «карасей» по Невскому щипать. Взрывы везде слышны. Прямо на него и выйдем.
— А чего тут две недели делать? — Чухна так долго на одном месте даже в полиции не сидел.
— Снег порасчистим, дрова поколем, баньку истопим, отоспимся.
— Водки попьем, молочниц–чухонок пощупаем, — радостно заржал Туз.
Чухна подумал и тоже хохотнул. А Топаз пошел наверх, отсыпаться. Две недели с такими чурбанами — это трудно. Но надо.
* * *
Кофе действительно был прекрасным. Черный, тягучий, с ароматом неведомой восточной пряности, курившейся еще три тысячи лет назад в храме царя Соломона. Спать не хотелось совершенно. Утомленная взаимно бурными ласками, обнаженная Анна гибкой лозой обвилась вокруг тела Пьеро и тихо посапывала, видя свои диковинные сны, которые она так любила потом рассказывать по утрам.
«Странно, — подумал Путиловский, — вот сейчас я изменил своей любви, своей Нине, но я не чувствую, что изменил. Где находится эта самая измена? В моем сердце?» Нет, при одной только мысли о Нине сердце затопила такая горячая нежность, какой Путиловский еще ни разу не испытывал.
Может быть, измена кроется где‑то в теле? Он взглянул на свое многострадальное туловище, сплетенное с телом Анны. Нет, и в теле не видно измены. Все члены расслаблены, чресла спокойны, пустота и теплота наполняли его, как теплый воздух наполняет шар–монгольфьер, готовый сорваться с привязи и плавно устремиться строго вверх в черное звездное небо.
