— Ничего страшного не произошло, вас просто хотят убить!
Сипягин осел в кресле и облегченно вздохнул:
— Фу… вы меня так напугали. Убить! А я решил, что-нибудь действительно страшное! Ха-ха-ха…
Зволянский из чувства солидарности тоже хохотнул, но перестал смеяться ранее начальства: всему есть мера.
— Желание еще не результат, но озаботиться нам с вами следует. Поступило независимое сообщение из двух источников, что эсеры готовят покушение на Победоносцева и вас. Причем силами новой боевой организации, призванной лишать жизни лишь самых важных лиц государства.
Сообщение это вместо страха вызвало в душе Сипягина противоположную эмоцию: грудь наполнилась восторгом, на лице проступила радость, он вскочил с места и, не в силах скрыть возбуждения, стал ходить по кабинету, потирая руки. Наконец-то его причислили наравне с Победоносцевым к главнейшим лицам империи!
— Государю докладывали? — с нетерпением и дрожью в голосе вопросил он Зволянского.
— Никак нет! Как только доложили, сразу к вам!
— Обязательно включите эту фразу: «Новейшая боевая организация для лишения жизни важнейших сановников империи». Все-таки какой у нас с вами чудный русский народ! Богатыри! Сразу поняли, кто в России самый главный! — Сипягин походил, подумал и спросил шепотом, оглянувшись на дверь: — А кто в списке первый: я или Победоносцев?
Зволянский попытался охладить радость министра:
— Вы, Дмитрий Сергеевич, вы! Так ведь серьезно убить хотят!
Сипягин заразительно рассмеялся:
— Полно вам! Да кто же у нас серьезно что-нибудь может сделать? Поболтают и разойдутся! За что меня убивать? Кому я плохое сделал? Не убил, не воровал, служу честно-благородно. Это все политика! Кричат на каждом углу, чтобы капиталец нажить.
— А как же Боголепов?
— Боголепова убил маньяк, сумасшедший. И потом, я же не порю студентов! Я на стороне закона. А пред ним все равны!
Зволянский понял, что сейчас с министром надо разговаривать весьма убедительно, ибо в последнее время с ним происходит что-то странное. По министерству пошли слухи о какой-то женщине. Может быть, именно отсюда такая мальчишеская реакция на угрозу смерти?
— Ваше превосходительство! Дмитрий Сергеевич, дорогой вы наш! Мы никому не позволим вас убить! Но для этого вы тоже должны нам помочь.
— Чем же? Самому ловить этих дураков?
— Это не дураки, это грамотные террористы. Возглавляет их некто Гранин.
— Гранин? Кто таков?
— Это его партийная кличка. А настоящая фамилия — Гершуни.
— Грузин?
— Иудей.
К иудеям Сипягин относился заметно хуже, нежели к грузинам:
— Что же, прикажете теперь бояться каждого шмуля?
— Нет-нет! Мы только усилим вашу охрану.
— Хорошо. Но чтобы не бросалась в глаза! Прознают газетчики, напишут: министр — трус. А я — не боюсь! Я никого не боюсь!
И в подтверждение этих слов Сипягин выхватил из письменного прибора длинный карандаш и сделал несколько лихих фехтовальных выпадов в сторону Зволянского. «Точно мальчишка! Уж не тронулся ли умом?» — горестно подумал Зволянский.
— Ваше превосходительство… — замялся директор Департамента.
— Ну что там еще? — Сипягина как магнитом тянуло к синему конверту.
— Мы… мы должны знать все ваши передвижения. Список мест, где вы бываете. И желательно загодя. Чтобы мы приготовились.
Ответом было молчание. Затем лицо министра начало медленно багроветь, цветом своим приближаясь к малиновой ковровой дорожке.
«Эге! — мелькнуло в голове у Зволянского. — Дело нечисто!»
Когда дорожка стала заметно проигрывать, уста министра разверзлись:
— Вы понимаете, что говорите?
— Понимаю… — горестно склонил главу Зволянский. — Но и вы меня поймите!
— Вы отрицаете священное право на личную жизнь?
Зволянский решил молчать и только кивал головой, дабы излишними звуками не раздражать начальство, вошедшее в раж.
— На дворе двадцатый век! Век гуманизма и торжества человеческой личности! Россия наконец-то воспряла ото сна и занимает достойное место в ряду цивилизованнейших государств мира. А вы проповедуете затхлые методы Третьего отделения времен Александра-освободителя! Человек взлетел в воздух, покорил пар и электричество. А я должен прятаться от своего собственного народа? Да кто будет уважать государство, где министр внутренних дел боится показаться на улице!
Проходя во время этой речи мимо зеркала, Сипягин сделал паузу, остановился и стал смотреться в зеркало то так, то этак, втягивая живот и пружиня широкую богатырскую грудь. Видно было по всему, что он себе нравится. Зволянский быстро придал своему лицу выражение понимания и готовности действовать незамедлительно. И сделал это вовремя, потому что министр сразу перешел к заключительной части своего нравоучения:
— Нет, нет и нет! Организуйте охрану Победоносцева. Он вечно трусит. Пожилой, партикулярный человек. Его можно понять! А я — военная косточка. Я мужчина! И могу постоять за себя! Все!
«Завел себе бабу и боится жены», — по выходе из кабинета сделал вывод Зволянский, который сам находился точно в такой же ситуации. Только вместо француженки его досуг разделяла молодая немка-гренадер по имени Грета. Любимым занятием у них была игра в гимназию. Маленький Сергей Эрастович плохо отвечал урок, после чего его наказывали: слегка пороли, ставили в угол коленями на горох, а потом сладостно прощали.
А разгоряченный Сипягин достал письмо и лишь сейчас вспомнил, что хотел спросить Зволянского, как будет по-французски «Твой медвежонок». Пришлось дописать тривиальное «Люблю!». Затем был кликнут секретарь, вызван фельдъегерь, и синий конверт в обход канцелярии отправился по назначению.
Секретарь допущен к конверту не был, но записал подсмотренную издалека улицу золотым карандашиком в секретную записную книжечку. На всякий случай.
* * *
Молодой кенарь, склонив голову, внимательно слушал старого самца синицы, который привычно заливался во все горло, призывая весну. Евграфий Петрович, посадив очки в железной оправе на кончик носа и приоткрыв рот, не дыша следил за маленьким слушателем.
Все утро он посвятил лечению радикулита, совместив это с благороднейшим занятием — обучением кенаря песне синицы. Данный кенарь из всей стайки молодых певцов внушал Медянникову наибольшие надежды, и потому он возился с юнцом несколько часов подряд. Четыре синицы, сменяя друг друга, напевали желтому комочку свои песни, а тот в ответ только молчал и крутил головой, поблескивая бусинками глаз.
Тут зазвонил дверной колокольчик. Медянников чертыхнулся и стал осторожно приподыматься со стула, держа спину прямой и чутко прислушиваясь к мыслям в нижней части спинного мозга. Любой радикулитчик в эту минуту разделил бы нравственные и физические терзания страдальца, которому никто не может помочь. Радикулит — это болезнь одинокого человека.
