– Мужики, будем прорываться на восток… – сипел сержант. Его лицо сводила судорога, оно превращалось в жуткую бескровную маску. – Больше некуда, везде обложили, черти… Оставаться нельзя – подойдут ближе, забросают гранатами. А так хоть кто-то выживет… Ждем, когда прекратят стрелять – и ходу… Вы бегите, а я прикрою…
– Сержант, не дури! – встрепенулся Бабаев. – Вместе пойдем! Жить не хочешь?
– Да хочу, мужики, как не хотеть, жизнь – она такая… – в глазах сержанта что-то заблестело, он смутился. – Да не собираюсь я подыхать, дурни! Все, приготовились! Три-пятнадцать!
Рванулись все четверо, побежали, путаясь в полушубках. Встал сержант Сычев, начал с диким воплем поливать из автомата. Патронов мало – не развернешься. Кончился магазин, раздался щелчок – он закричал разочарованно. Трое успели залечь, прежде чем противник снова разразился пальбой.
Терехова подстрелили на излете – жалкие метры оставались до спасительной канавы! Он дергался, сжимал кулаки, зубы, чтобы вытерпеть пронизывающую боль. Перевернулся на живот, пытался ползти под проливным огнем, задыхался, пена сочилась изо рта. Товарищи кричали, тянули к нему руки, Бабаев подался вперед, чтобы схватить его за шиворот. Граната разорвалась в трех метрах позади Терехова. Он застыл, с суеверным ужасом уставился на своих, уронил голову. Из разодранного полушубка вился дымок…
Бабаев рычал от злости, скрипел зубами. Остальные лежали рядом, сжимая автоматы. В дыму перебегали фигурки китайских солдат, повизгивал их офицер.
– Мужики, патроны есть? – спросил Бабаев.
– Нет ни хрена, – отозвался белый, как простыня, Локтионов. – Все истратил, как-то выпустил зараз… Мужики, почему нам только по одному запасному магазину выдают?
– Так положено, – выдохнул Коноплев. – Не нам судить, значит, так надо… У меня еще есть немного, истратить надо, чтобы потом не так обидно было…
Как-то странно прозвучало это «потом».
Они не замечали, что творится за пределами острова. Разум не отдавал отчета. Все, что было в этой жизни, все, что осталось от нее, концентрировалось здесь, на этом крохотном пространстве…
– Сержант, беги, мы прикроем! – проорал Бабаев.
До Сычева было метров сорок. Сержант не успел даже вылезти из канавы – граната накрыла, когда он только поднимал голову. Дым выстрелил столбом, разлетались комья грязи, снега, что-то похожее на фрагменты человеческого тела. Пограничники орали, выстреливали последние патроны. Китайцы не спешили, шли в обход.
«А ведь у них почти такая же форма, – машинально подумал Бабаев. – По образу и подобию обмундирования Советской Армии, те же звезды… Мы же сами их всему научили – одели, накормили, снабдили оружием, показали, как строить социализм…»
Кончились патроны, они бежали к спасительным кустам на востоке, спотыкались, ноги вязли в ямах. Охнул Коноплев – очередь перебила шейный позвонок. Споткнулся Локтионов, но Бабаев не дал ему упасть – схватил за шиворот, потащил дальше, хрипя от натуги. Выстрелы в спину подгоняли, как плети.
Они спрыгнули в канаву, побежали к ершистому кустарнику, пробились, выбежали на восточный берег. Местность трудная, растительности на берегу – кот наплакал, склон волнами спускался к воде. Тут и оценили бесполезность замысла: к берегу можно спуститься, до соседнего Коркинского острова – рукой подать, там есть где укрыться, но как преодолеть сто метров льда и снега между клочками суши?
Они стонали от отчаяния, путались в комьях глины, скатились с обрыва – невысокого, метра полтора, но все равно показалось высоко. И очень больно. Закричал Локтионов, схватился за ногу.
– Мишка, я ногу сломал… – он начал подниматься, голень подломилась, упал обратно. Бабаев схватил товарища за шиворот, подтащил к глинистому обрыву, прижал спиной. Сам сел рядом, откинул голову. В глазах темнело, мутная картинка плясала перед глазами. Белоснежная гладь реки, западная оконечность Коркинского острова, кривые деревья на обрыве вцепились мощными корнями в глинистую почву, в стороне – сравнительно пологий спуск к реке. Ясное небо, солнце светит, но почему так темно?
– Все, Мишка, дальше не пойду… – бормотал Локтионов. – Отбегался, отпрыгался… А ты беги, может, получится…
– Не получится, Саня… Там открытое пространство, пулями исполосуют… Ладно, будь что будет… – Дрожащая рука нащупала рукоятку штык-ножа в чехле на ремне, пальцы расстегнули кнопку. – Может, и пронесет, а, Саня?
– Не знаю, Мишка, они же гнались за нами…
Они невольно застыли, прислушивались. На западе все гремело и взрывалось, трещали автоматы и пулеметы, рвались гранаты. Шел полноценный бой. Китайцев, преследующих выживших бойцов из группы Орехова, что-то отвлекло. Но они были рядом, могли нагрянуть в любую секунду, и не было сил пошевелиться, сделать что-то полезное…
– Уходи, Мишка, – бормотал по инерции Локтионов. От боли в ноге у парня побелели скулы, он еле выдавливал слова. – Ты шустрый, убежишь, забудь про меня… Знаешь, я даже смерти уже не боюсь… Только не хочется при этом присутствовать… – он смеялся с кашлем, слюна текла по подбородку. – Больно, устал, не хочу шевелиться…
– Да брось, земляк, – отрезал Бабаев. – Не придут они, наши в атаку пошли, слышишь? Другие у них теперь заботы, чтобы за нами, подранками, гоняться… С какого перепуга умирать собрался, земеля? Тебе еще институт заканчивать, ты же видным математиком мечтал заделаться?
– Не институт, а университет… – Слова становились невнятными. – Ладно, если повезет, еще окончу… Приеду после армии – восстановлюсь, может, разрешат продолжать обучение… Девчонка ждет, эх, обидно, если не дождется… Знаешь, какая Светка у меня красивая? В педагогическом институте учится, закончит через два года… У тебя есть нормальная девчонка, Мишка?
– Так у меня все нормальные, – Бабаев засмеялся – беззвучно, кадык заходил ходуном. – Парочка в нашем Новосибирске, остальных по свету разбросало… Так что получается, приятель, что мне куда обиднее умирать, чем тебе… Не бери в голову, шучу я, мы еще побегаем по самоволкам, попьем «Абрикосового аромата»…
– Какое дерьмо этот ваш «Абрикосовый аромат»… – задрожал Локтионов. – Ей-богу, Мишка, лучше ничего не пить, чем эту сивуху… Как она в вас лезет?
Посыпалась земля, в паре метров левее с обрыва спрыгнул китайский солдат – щуплый, вертлявый, весь какой-то гуттаперчевый, с примитивным разгрузочным жилетом на груди. Он что-то проорал, оскалился, наставил автомат на пограничников. Застонал Локтионов, закрыл глаза. Эх, надежды, надежды… Заскрипел зубами Бабаев, напрягся. Нет, не иссяк еще порох в пороховницах… Снова посыпалась земля, слетели еще двое, стали наперебой кричать на своем ненавистном птичьем языке. Бросились к пограничникам, вскидывая приклады.
Вот так, да? Мощная сила оторвала рядового Бабаева от обрыва – он с ревом вскочил, выхватывая штык-нож из чехла. Стал им махать налево и направо. Отшатнулся один, измазанный грязью, страх забился в глазах. Еще немного – и точно бы в глаз! Эх, не вышло… Остальные возмущенно загомонили, бросились в драку. Один взмахнул прикладом – удар пришелся по запястью. Бабаев взвыл от боли, выронил штык-нож. Но кость уцелела, кулак налился яростью, – он ударил в челюсть со всей дури – как же мы удачно подставили свою улыбчивую физиономию! Он слышал с чувством глубокого удовлетворения, как хрустнула челюстная кость, китайца отбросило! Но другие повалили его, стали пинать. Первое время он трепыхался, защищал лицо согнутыми в локтях руками. Но боль туманила рассудок, зрение отказывало. Он уже почти не шевелился, терял сознание. Видел, как спрыгивает кто-то еще, бросается к Локтионову, бьет его прикладом в висок. Сознание то брезжило, то распадалось.
