– Ерунда! – взвился я. – Древние проповедуют убийство. Они не ценят жизнь человека.
– Ты не прав! Они ценят жизни посвященных, людей, наделенных частицей Искусства. Остальные же люди для них ничуть не лучше зверей. Но разве Бог, тот же Христос, наказывает человека за то, что он на Рождество режет свинью – самое умное после человека животное?
– То, что ты говоришь, настоящий фашизм, – возразил я демону. – Нацизм! Расизм!
– Вовсе нет. Это – реальность. Возьмем маньяка-убийцу. Для общества людей – он ненормальный, извращенец, урод и подлежит или уничтожению, или пожизненному заключению. Теперь сменим декорацию. Возьмем мир, где процветает каннибализм, та же Полинезия в начале девятнадцатого века. Те, кто не ест людей, – уроды, извращенцы. Они никогда не станут сильными, потому что не съели ноги быстрого бегуна, никогда не станут храбрыми…
– Но это дикие племена, – попытался возразить я.
– Ерунда! Представители евро-американской цивилизации называют их дикими, потому что туземцы не изобрели колесо, паровой двигатель и не верили в Христа. Или вот возьми латиноамериканских индейцев – рабство, каннибализм. Их уничтожили, считая дикарями, только потому, что они не изобрели порох. А ведь испанцы убивали их не из-за того, что индейцы жрали друг друга и вырывали у рабов сердца на алтарях зиккуратов, а из-за золота. Всего лишь… А в переложении на нашу многострадальную страну, я скажу тебе, произошло примерно то же самое.
– То есть?! – не понял я.
– Ну, существуют законы и общественная мораль. Согласно законам людей, брать взятки нельзя, но общественная мораль за взяточников. Согласно законам, нельзя воровать, но в глазах людей, если ты удачно что-то спер, особенно у государства или олигарха, ты – герой. «Мораль Халявы» – я бы назвал это именно так. А ведь некоторые в шутку предлагают брать госналог со взяток. Еще пара шагов, два-три поколения выросшие в этом «стабильном курсе», и взятки в самом деле узаконят. А потом недалеко и до каннибализма докатиться. В девятнадцатом веке гомосексуализм осуждали, теперь этим гордятся, и кое-где уже разрешили однополые браки… Меняется мир, меняется мораль. И все это прикрыто ужасным словом «толерантность».
Я оставил последнее слово за Тоготом. Не стал с ним спорить. Слишком грустно было то, о чем он говорил. На самом деле мир казался мне много лучше и светлее. Я вспомнил чудесный «мир баунти»: прозрачные волны, белый песок, пальмы, склонившие головы над полосой тихо шелестящего прибоя. Такой пейзаж вгонял меня в тоску и успокаивал…
А дрезина тем временем начала притормаживать, и вскоре мы остановились возле платформы – точной копии той, откуда уехали. Только тут не было никакого каменного туннеля и дороги дальше не было – туннель заканчивался. Рельсы вели в тупик. Полный недоумения, я приподнялся и только тогда увидел вырезанную в полу платформы транспортную пентаграмму. Следом за мной поднялся Викториан, а потом Тогот с Иванычем.
– Прошу, показывайте дорогу, – махнув рукой, Викториан предложил первому войти в пентаграмму Тоготу. Демон только хмыкнул, шагнул в центр вырезанного круга, прошептал необходимое заклятие и исчез. Следующим был Викториан. Подхватив свои чемоданы, он последовал за Тоготом. Дальше по очереди вошли в пентаграмму мент и Иваныч.
В какой-то момент я остался на платформе один, и тут на меня накатила волна тоски. Мне разом вспомнились слова Тогота, и захотелось бежать. Бежать прочь, куда глаза глядят, подальше от этой реальности. Шагнуть в колдовскую пентаграмму и перенестись назад, к Средиземному морю, а лучше еще дальше. И сидеть на раскаленном песке, пить ледяное крепкое пиво и забыть обо всех этих проблемах, ключах, караванах, правительствах и морали по Тоготу. Да пошло оно все!..
– Так, не понял. Что это ты? Как дитя малое! Стоило оставить на минуточку, и сопли до пола, слюни ниже бакинской канализации! – раздался у меня в голове голос вездесущего покемона. – Так, собрался. Жопу в кучку, и марш, марш вперед, рабочий народ!
– Как ты мне…
Но я уже шел к пентаграмме. Один шаг, и я перенесся на пыльный чердак и замер, лицезрея уморительную картину: маркграф и Викториан стояли обнявшись и плакали.
– Начало большой дружбы, – фыркнул покемон. – Как говорят в Осетии, «хоть кричи над андагой».
* * *
– Итак, есть ли у вас план, мистер Фикс? – поинтересовался Тогот, краем глаза поглядывая на Викториана.
– План? Вломимся, а там видно будет. Я думаю, наших сил хватит, чтобы прорваться к Валентине.
Тогот с сомнением покачал головой, хотя какая могла быть голова у огромной зеленой, пупырчатой морковки.
– Нет. Боюсь, так не получится. Прежде, чем обратиться к вам за помощью, мы уже пробовали. Очень хорошая метальная изоляция. Конечно, можно преодолеть все колдовские ловушки, не такие они и сложные. Но на это уйдет куча времени. К тому времени, как мы пробьемся к Валентине, там будет вся конница и королевская рать. Нас числом задавят.
– И какие будут предложения?
– Надо провести предварительную разведку, – высказался Иванович.
Если честно, то я был с ним полностью согласен. Но тут подал голос маркграф.
– А я бы взял языка, знакомого с местностью.
– Одного из охранников? – уточник Викториан.
– Не-а, – покачал головой маркграф. – Очкарика. Как его там…
– Дмитриева, – подсказал Тогот. – Хотя лично для меня он на всю жизнь очкариком останется.
– Логично, – согласился Викториан. – Хотя он ведь, судя по всему, последних полмесяца провел на больничной койке и может не знать всех нововведений.
– Нам нововведения ни к чему. Все нововведения можем узнать на месте. Нужно лишь понять, какие гадости мы можем встретить на своем пути, – заявил маркграф.
– Тем более, что открывашку для их пломб на дверях я подготовил, – усмехнулся Тогот.
* * *
Дмитриева забрали без помех.
Нет, все-таки смешные люди эти чиновники. Ведь знали, что мы могли прийти, знали, что очкарик может нам понадобиться, но с охраной и не почесались. Всего лишь двое снаружи и двое внутри – такие здоровые, беспомощные амбалы, которые только и могут, что рассекать воздух кулаками, больше напоминающими кузнечные молоты. Мы уложили их поспать. Как говорится, служба тяжела, надо и время для отдыха находить.
Сам очкарик нашему визиту «обрадовался», заверещал, ножками в гипсе засучил. Но Тогот ему строго сказал:
– Сегодня будем играть в домино. Мой ход первый, – а потом откуда-то из воздуха выудил доминошную кость, размером со столешницу. Покрутил ее над головой, показывая нам, хотя рассмотреть очки на ней было невозможно, а потом, играючи треснув ею по голове очкарика, объявил: – Пусто-пусто! Второй глаз проиграл!
Очкарик взвыл, схватился за голову руками, пытаясь закрыть здоровый глаз. Даже я в какой-то момент решил было, что вот-вот, и Тогот его ослепит, но вместо этого покемон нежно погладил очкарика по плечу и ласково прошептал:
