Допрос Бунцагина прошел в уже знакомом Льву кабинете. Здесь он ранее допрашивал высокопоставленных взяточников, аферистов, проворачивающих изощренные мошеннические схемы с многомиллионными потерями для государства и отдельных граждан, похитителей детей и серийных убийц… Сколько же он за годы своей оперской карьеры переловил зарвавшейся, уверовавшей в свою безнаказанность мрази!.. И вот теперь ему предстоит «расколоть» мошенника особого рода – беспринципного, наглого, жестокого, готового ради своих шкурных интересов пойти на любое преступление…
Бунцагин оказался среднего роста толстячком, с «рюкзаком» свисающего на ремень живота и тонковатыми ногами. Его абсолютно серая физиономия (в толпе такого встретишь и не обратишь никакого внимания) выражала лишь скучноватое безразличие. Он выглядел каким-нибудь завхозом из семидесятых-восьмидесятых, вызванным на бюро райкома по вопросу не самой значительной недостачи для «разбора полетов».
Задав ему протокольные вопросы, на которые директор НИИ ответил столь же серо, сколь и односложно, Гуров перешел к главному – он спросил Бунцагина о событии двухлетней давности, когда к нему приходил человек с предложением новой методики получения искусственных алмазов. На этот раз на плоской, как блин, физиономии задержанного промелькнуло нешуточное беспокойство, но он тут же вновь принял все тот же скучающе-безразличный вид.
– Вы полагаете, я должен помнить всех полоумных, кто являлся к нам со всякими идиотскими предложениями? Таких много было, то и дело приходилось вызывать психиатрическую «Скорую»… – скривив рот, с нотками язвительности парировал он.
– Но к этому визитеру вы «Скорую» не вызывали. Верно? – усмехнулся Лев, отметив про себя, что «расколоть» этого торгаша будет непросто.
– Не помню… – все с тем же туповато-упертым выражением лица пожал плечами Бунцагин. – Может, и не вызывал, потому что надоело без конца звонить психиатрам.
– Хорошо, вернемся к дням сегодняшним. Меня интересует причина увольнения профессора Калмыкова. Что это за странная история? Он вам позвонил прямо на курорт, вы тут же примчались в Москву и сразу же по прибытии, глубокой ночью, подготовили приказ об увольнении Калмыкова. Что скажете на это?
Гуров говорил и внимательно наблюдал за выражением лица задержанного. Но тот на его слова никак не отреагировал. Снова пожав плечами, Бунцагин начал нудить о том, что профессор, в силу старческого маразма, стал представлять для текущей и тем более перспективной деятельности института нешуточную угрозу.
– Как руководитель своей организации я понял всю серьезность положения и поэтому принял такое непростое, но крайне важное решение, – монотонно бубнил он, глядя куда-то в пустоту. – Если вы считаете, что я превысил свои полномочия, то пусть наш спор решит суд.
– Вы его уволили по той причине, что он узнал о факте посещения НИИ неким самодеятельным изобретателем, а также о том, что вы этого человека выставили за порог. Вы можете сколько угодно утверждать, что ничего не помните, но я уверен, что вы все помните, однако не хотите сказать правду. Похоже, для вас эта правда – сродни смертному приговору. Но и для нас она важна не меньше, а может быть, даже и больше того, поэтому, хотите этого или не хотите, но мы ее добьемся. Сейчас в НИИ «Алмаз» идет обыск, выявлена масса нарушений и злоупотреблений. В частности, непонятна судьба сорока миллионов рублей, которые были выделены институту на закупку нового технологического оборудования. Установлен факт некорректного использования установки по синтезу алмазов – ее продукция нигде не учитывалась и уходила в неизвестном направлении. Да и просто бытовое разложение, именуемое на Западе «харрасментом». В общем и целом, вам светит от пяти до десяти лет заключения. Но суд может учесть ваше сотрудничество со следствием и смягчить меру наказания. Что скажете? Ваша откровенность в обмен на несколько лет заключения. Ну, я слушаю…
На этот раз лицо Бунцагина несколько оживилось, глаза забегали, и он как будто даже решился что-то сказать, однако тут же снова вернулся к занудливому нытью о том, что ничего не знает и не ведает. Гуров понял, что этот тип элементарно кого-то боится. Боится, что кто-то узнает о его откровенности и… Да, наверное, может и грохнуть. А почему бы нет? То есть те, кому он продал изобретателя, люди крайне опасные. Задав директору НИИ еще несколько вопросов на ту же тему, Лев вызвал охрану и приказал отвести задержанного в его камеру. В принципе он мог бы «простимулировать» откровенность Бунцагина отправкой в камеру с «озабоченным» контингентом, но делать этого не стал – ему самому был противен этот контингент. Едва конвойный скрылся за дверью, позвонил Крячко. Он поинтересовался, как дела у Гурова, после чего вкратце рассказал о своих изысканиях. Съездил он в Жужалово, но Валерии Ермильцевой там не оказалось. Она опять вышла замуж и опять уехала за границу, теперь уже как бы не в Австралию.
Кроме того, в результате многочасовых мытарств Станислав установил, что абоненты Данилеева – обычные автомобилисты, и не более того. Абоненты Жандармова – его Антонина-Хиллари да два хронических алкаша. А вот практически все абоненты Лобуха были его любовницами, поэтому ознакомление с ними у Крячко прошло, по его словам, как «нескончаемая прогулка по цветнику».
– Представляешь, Лева, – недоумевал Стас, – сколько баб кидалось на этого хмыря?! И какие бабы – одна к одной, самый цвет… Правда, о его дружках и подельниках они вообще ничего не знают. Я так понял, деловые разговоры Лобух вел по другому телефону с «симкой», оформленной на чужое имя, так же, как и машина. Ешкин клеш! Всю Москву пропахал от края и до края, вымотался как савраска. А толку – ноль. Кстати, оказывается, опознание Лобуха уже провели – его жена сообщила. Так что в морге лежит, бесспорно, он, и только он.
– Ну, и это уже хоть какой-то результат… – сдержав досадливый вздох, констатировал Гуров.
– Ну, кое-какой результат у меня есть и посущественнее, правда не по части нашего расследования… – хохотнул в трубку Стас.
Как оказалось, полчаса назад он провел задержание опасного «вора в законе», который, так сказать, курировал некую молодежную группировку криминального пошиба. Случилось это по пути к дому последней из «наложниц» Лобуха. Припарковавшись на улице Конвейерной, Крячко зашагал к дому девять, который, как сообщила ему по телефону любовница Арсения, стоял в глубине квартала. Проходя через скверик, он неожиданно услышал раздавшиеся где-то сбоку, за стеной ухоженной зелени, какие-то странные крики:
– Вэ зэ пэ вэ! Вэ зэ пэ вэ!
Судя по всему, скандировали эту абракадабру юнцы лет четырнадцати-шестнадцати. Одновременно послышались и другие крики:
– Как вы смеете? Не трогайте! Что вы делаете, уроды?!! Полиция!!!
Одним прыжком проскочив через зелень, Стас увидел дикую картину: какая-то компания явно подпитых или обкуренных юнцов избивала людей. Причем били всех подряд – и женщин, и мужчин, и молодых, и совсем уже старых, даже детей. В руках отморозков были арматурные прутья, на ногах крепкие ботинки военного фасона. Вопя: «Вэ зэ пэ вэ! Вэ зэ пэ вэ!..» – негодяи безжалостно наносили удары куда попало, разбивая лица, головы, дробя кости рук, пиная ботинком в живот… Уже больше десятка человек валялись на земле, большинство из них были в крови. Кто-то сломя голову убегал прочь, не разбирая дороги, кто-то, закрыв голову руками, пытался увернуться от ударов.
