— Мама, когда я вырасту, я буду воздушным гимнастом!
— Хорошо, милый, — отозвалась мать, а про себя подумала: «Жаль, что мальчик растет без отца, он такой впечатлительный».
На ночь сыну пришлось дать валерьянки. Изнемогая от восторга, он рассказывал, какие смелые и ловкие люди эти циркачи, какие у них костюмы. «Обязательно стану циркачом», — твердил Илья, засыпая.
Утром в школе ему очень хотелось поделиться своей мечтой. Лучший друг Федя болел, а кому еще можно излить душу? Тогда, набравшись смелости, он подошел к девочке Оле, в которую были влюблены поголовно все мальчишки класса.
— Оля, — сказал Илья, твердо глядя ей в глаза. — Это тайна, но тебе я ее открою — когда я вырасту, я стану воздушным гимнастом в цирке.
И необыкновенная Оля зло и презрительно рассмеялась ему в лицо и пронзительно закричала:
— Ты? Циркачом? Да посмотри на себя, ты даже бегать нормально не умеешь!
Раздавленный обидой, Илья мужественно прожил этот день до конца. И только ночью он позволил пролиться слезам разочарования. Это были его последние слезы. Засыпая под утро, он увидел страшный сон, как будто он крутит сальто под самым куполом цирка, и весь зал, затаив дыхание, следит за ним, и вдруг руки партнера разжимаются и Илья летит, летит вниз. Вот уже ясно различимы опилки на манеже, удар — и маленькая скрюченная фигурка в серебристом костюме неподвижно лежит в самом центре арены.
Все дальше отдалялся Илья от друзей, уединяясь с альбомом в руках. Рисование стало его второй натурой, страстью, способом общения с окружающим миром. Он стал для них недосягаем. У него не было близких друзей, он предпочитал ни с кем не откровенничать, ни к кому не привязывался и никого не любил.
«Какой вы угрюмый, — кокетливо замечали девушки. — Вы всегда такой?» «Какой вы самостоятельный. Что, ничего не боитесь?» — недовольно замечали высокие чиновники.
Но он продолжал стоять в стороне, не замечая восхищенных взглядов, не слушая комплиментов и поздравлений, даже если дело происходило на его персональных выставках. И когда наступили тяжелые времена, никто не предложил ему помощи, опасаясь получить холодный и высокомерный отказ. Так Илья лишился мастерской, стал перебиваться случайными заказами. Ему было все равно. Потом из чувства противоречия он вышел с откровенной халтурой на Арбат. Когда Илья встретил Татьяну, он был ошарашен — именно ее лицо выводила его рука в различных вариантах и ракурсах так давно, что он даже не мог вспомнить, когда и откуда впервые ему пришел в голову этот образ. Жаль, что Татьяна не оценила его порыва, когда он без пальто и шапки бросился вслед за ней прямо на улицу. Откуда ей было знать, что потом этому странному художнику ночью приснится старый кошмар — серебристая фигурка, безжизненно скрюченная на арене цирка под огромным холодным куполом…
«Как неловко получилось», — беспокойно вспоминала Татьяна эпизод с художником на Арбате. На следующий день она вновь была там, высматривая Илью. Он стоял на прежнем месте, укутанный в свою тяжелую доху, дуя на озябшие пальцы.
— Вы? — удивился художник, увидев Таню.
— Да, извините меня за вчерашнее. Как-то все по-дурацки вышло. Шеф заставил меня погулять с американцами по Москве, и вот… — говорила она, с удовольствием замечая, как искры вновь вспыхнули в его глазах.
Илья молчал. Таня, принимая это молчание за смущение и неловкость, принялась рассказывать что-то смешное, любуясь собой со стороны — какая она легкая, остроумная, коммуникабельная.
— Не надо, — вдруг произнес Илья, требовательно глядя ей в глаза. — Не надо так много говорить. — Он оторвал от листа ватмана кусок и размашисто написал на нем телефонный номер. — Звоните. Я буду ждать.
Таня независимо пожала плечами и отошла, кивнув художнику на прощание. «Тоже мне, непризнанный гений», — сварливо пробубнила она, ощущая непонятную тревогу и неуверенность. Словно она только что столкнулась с инопланетянами и безумно устала, усваивая их понятия и объясняя им свои…
Вечером ей позвонил расстроенный Владик. У него пытались угнать машину, он весь день провел в милиции и нуждался в женском утешении и ласке. Татьяна должна немедленно приехать! Слушая, как Владислав самодовольно рассказывает в который раз об успешно провернутой сделке, глядя на его гладкое, спокойное лицо, Таня внезапно ощутила глухое раздражение. Из головы не выходил ее странный знакомый, его аскетичное лицо, сухой блеск серых глаз. Принимая привычные поцелуи и ласки Владика, она мстительно приговаривала про себя: «Вот тебе, получай», представляя нарочно лицо Ильи, как если бы он увидел ее в этот момент. Ей хотелось унизить его, сделать ему больно, задеть его. «Что это?» — попыталась понять Таня спустя некоторое время, наливая себе на кухне чай, глядя в черноту за окном. Она огляделась вокруг, и недавнее раздражение вновь поднялось в ней.
— Как он мне надоел, — произнесла она вслух и испугалась своих слов.
Разыскав в сумке свернувшийся в трубочку кусочек ватмана, она набрала номер, не представляя себе, зачем она это делает и что скажет. Илья поднял трубку моментально.
— Вы не спите? — удивилась Таня.
— Нет, — усмехнулся он, — старые кошмары одолевают.
Таня вздохнула.
— Приезжайте, — сухо скомандовал Илья, и Таню обидел его тон.
— Вот возьму и не приеду, — капризно протянула она.
— Как хотите, — отозвалась трубка.
— Я еду, невозможный, диктуйте адрес!
Она катила по темным пустынным улицам, старательно останавливаясь на красный свет, даже если вокруг не было ни одной машины. В голове было пусто. «Неужели это я?» — приходила иногда в голову мысль и тут же исчезала. У кирпичной многоэтажки Таня припарковалась, когда на небе появилась серая полоска зимнего позднего рассвета. Илья открыл дверь, пропуская Татьяну в полутемную, пахнувшую скипидаром и свежесваренным кофе квартиру.
— Ну? — спросил он ее, наливая кофе из медной джезвы.
— Что значит «ну»? — оскорбилась Татьяна. — Я просто так заехала.
Он кивнул, продолжая молчать.
— Расскажите что-нибудь, развлеките даму! — потребовала Таня, не выдерживая молчания.
Илья поднялся, взял ее за руку и повел в комнату. Татьяна ахнула. Везде — на стенах, на подрамниках, на подоконнике — были развешаны и расставлены портреты — в масле, карандаше, пастелью. Это были портреты Татьяны.
— Мне трудно говорить, — с усилием произнес Илья, прислонившись плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди. — Да и бесполезно, наверное. Все равно все останется так, как есть. Я ведь наводил справки. Вы — удачливая, преуспевающая, у вас родители. Знаете, о такой поет Макаревич: «Она идет по жизни смеясь». А я… Кто я? Никчемная богема!
Таня вздрогнула и повернулась к нему.
— Зачем вы так! Ведь вы — мастер. И большой мастер. Меня научили в этом разбираться.
