Счастливицей стала Кэролайн Мэй, дочь уважаемого врача из Балтимора, который лето проводил в Ньюпорте и владел прекрасным домом на Манхэттене. Кэролайн описывали как «стройную, светловолосую девушку с гордо поднятой головой». Другой источник называет ее женщиной «необыкновенной красоты… очаровательной и бесстрашной». Должно быть, она была исключительной, ведь ей удалось достичь того, что многим жителям Нью-Йорка казалось невозможным. Один биограф написал: «Джимми Беннетт, ветеран игорных домов, страх и ужас приличного общества, голый извозчик, неутомимый игрок в поло и расточительный завсегдатай клубов, собрался остепениться».
Среди богатых ньюйоркцев в те годы вошло в традицию в первый день нового года «наносить визиты». Целые семьи запрягали лошадей в упряжки и под веселые песни и звон бубенцов катались по городу, заходя на открытые для всех вечеринки, где рекой лились бренди, бурбон и эгг-ног
[2]. Как впоследствии написал один из современников Беннетта, эти сборища были просто «предлогом для пьянства». Беннетт весь день «наносил визиты» и к четырем часам, когда он оказался на пороге у Мэев, успел уже прилично набраться.
Его впустили в теплую приемную, где он с привычной живостью прошел прямо к бару. Он любил бывать у Мэев дома, и они, казалось, радовались, что он скоро станет их зятем. Кэролайн подружилась с младшей сестрой Беннетта Жаннеттой, что еще сильнее укрепило союз их семей. Судя по всему, Беннетт действительно любил Кэролайн и искренне хотел на ней жениться. Прошлым летом газеты напечатали, что в Ньюпорте она «сидела на почетном месте» в его экипаже и часто появлялась у него на яхте. В Нью-Йорке пару нередко видели в опере, на званых ужинах и в театре.
«Одна из подруг юной леди назвала этот союз блестящим, – указывалось в газетной статье. – Друзья мистера Беннетта и его отца обрадованы в не меньшей степени». По просьбе Кэролайн Беннетт заказал множество нарядов, украшений и белья из лучших магазинов Парижа. Когда посылка прибыла в Нью-Йорк, ему пришлось уплатить 9000 долларов налога таможенной службе. Планировалось, что после камерной свадьбы Беннетт с молодой женой взойдут на борт парохода «Россия» и отправятся на медовый месяц в Европу, где для них был организован большой тур.
В тот веселый первый день нового года свадебные планы оставались в силе. И все же казалось, что Беннетт еще не до конца готов остепениться. Насчет Кэролайн у Беннетта сомнений не было, однако супружество несколько пугало его. За время их помолвки ей несколько раз приходилось отзывать свое согласие, когда Беннетт напивался и вместе с друзьями-спортсменами выкидывал очередной идиотский и постыдный номер. Один из специализирующихся на светских сплетнях журналистов даже утверждал, что Беннетт «в любой момент может слететь с катушек», и замечал, что выпивка в некотором роде «усиливает его импульсивность… и притупляет многие благородные качества разума и сердца, которые характеризуют его, когда он «в себе».
Однако в определенных социальных кругах царила надежда. Один из редакторов отдела о жизни нью-йоркского общества оптимистично заметил, что последний загул Беннетта «случился довольно давно» и он, кажется, «столь настойчив в своих ухаживаниях, что все его друзья надеются на долгожданный брак».
Беннетт же ввалился в гостиную дома Мэев и поздоровался с Кэролайн, ее родителями и сестрами. В комнате было множество друзей Беннетта по клубу «Юнион», которые с удовольствием подшучивали над ним и похлопывали его по плечу. В одном углу горел камин, в другом стоял рояль, вокруг которого собрались исполнители рождественских гимнов. Беннетт сделал несколько скабрезных комментариев, а когда лакей поднес крепленый пунш, взял себе еще стаканчик.
В этот момент Беннетт забылся. Стоя возле рояля, он расстегнул ширинку и на глазах у всех гостей принялся облегчаться, направляя струю внутрь инструмента. По другим данным, он написал в камин. Как бы то ни было, Беннетт явно почувствовал, что настала пора «откачать немного жидкости», как выразился один из биографов, и ничуть не постеснялся сделать это прямо посреди великосветского салона. «Беннетт забыл, где находится, – написал несколько лет спустя редактор «Геральд», – и повел себя недостойным джентльмена – да и вообще кого-либо – образом».
В гостиной тотчас воцарился хаос. Благовоспитанные гости в ужасе отшатнулись от Беннетта. Женщины вскрикнули и лишились чувств – или искусно притворились. Когда Беннетт закончил свое дело, друзья окружили его и потребовали объяснить, какого черта он творит. Казалось, он не понял всей тяжести совершенного им проступка, даже когда двое крепких мужчин грубо выбросили его из дома Мэев на улицу, где ждала его упряжка.
Только на следующее утро, окончательно протрезвев, Беннетт начал осознавать масштабы трагедии. Семейство Мэев известило его, что помолвка в очередной раз расторгнута – и теперь уже навсегда. В клубе «Юнион» он почувствовал холодность со стороны своих приятелей. На улице прохожие искоса поглядывали на него. Горожане привыкли к вызывающим выходкам Беннетта, но на этот раз он зашел слишком далеко.
Должно быть, Беннетт это почувствовал, но гордость не позволяла ему принести извинения Мэям или наладить отношения с Кэролайн. Возможно, он не считал, что повел себя неправильно. Какое кому дело, как и где Джеймс Гордон Беннетт-младший решил опорожнить свой мочевой пузырь? Он целый день не выходил из дома, из-за чего некоторые конкурирующие газеты даже предположили, что он уехал из города, а «Сан» и вовсе написала, что он «сбежал в Канаду».
Но скандал не утих. 3 января Беннетт после обеда вышел из клуба «Юнион» и хотел уже сесть в упряжку, ожидавшую его на Пятой авеню, но тут его испугала темная фигура на тротуаре. Это был Фредерик Мэй, брат Кэролайн, который приехал прямо из Балтимора. Крепкий мужчина 26 лет, Мэй был довольно старомоден: благородство и семейная честь были для него не пустыми словами. Он приехал отомстить за публичный позор, который постиг дом Мэев (не говоря уж об их рояле), и вернуть сестре доброе имя.
Мэй взмахнул кнутом и хлестнул им Беннетта. Сначала Беннетт не дал отпора. Орудуя кнутом, Мэй повалил его на землю и избил до полусмерти. В этой сцене было что-то до боли знакомое – такая же участь не раз постигала отца Беннетта на заре существования «Геральд».
«Может, просто убьете меня и покончим с этим?» – наконец выдавил Беннетт. Сцепившись с нападающим, он сумел свалить его с ног. К этому моменту члены клуба «Юнион» уже столпились у окон. С минуту мужчины катались по тротуару, со всей силы колотя друг друга, пока «кровь не забрызгала весь снег до самой мостовой», как подметила одна из газет.
В конце концов несколько членов клуба «Юнион» выбежали на улицу и разняли неистовствующих противников. Мэй побрел прочь по Пятой авеню, а Беннетт, корчась от боли и потирая подбородок, залез в упряжку. У него на переносице красовалась большая ссадина.
Но нос был меньшей из его потерь. Ужасно пострадала гордость Беннетта, и следующие несколько дней он варился в собственном соку. Затем он нашел выход, который мог бы удовлетворить и его балтиморского противника. Гостившая у брата в семейном особняке на Пятой авеню Жаннетта со слезами на глазах умоляла его не делать этого, но он ее не слушал. Беннетт уже решил для себя, что вызовет Мэя на дуэль.
