Чиппа и Данбара отправили обратно на корабль, чтобы привести людей и притащить сани для перевозки добычи. Через несколько часов они вернулись вместе с большей частью команды. Казалось, всем хотелось увидеть все своими глазами, и вскоре, как написал Делонг, «начался настоящий праздник». Матросы соорудили весы и взвесили зверей: самка весила 422 фунта, а самец – 580.
Медведи оказались довольно мелкими – месяц спустя Данбар убил зверя весом в полтонны, – но это были первые медведи, убитые в экспедиции, поэтому их запомнили надолго. Захвативший с собой фотографическое оборудование Коллинз запечатлел охотников с их трофеями. Затем с медведей содрали шкуру, а туши разделали и погрузили на сани вместе с мехом. Работая не покладая рук, все члены команды вымазались в крови и желчи, но при этом «торжествовали, – заметил Делонг, – как после крупной победы», понимая, что на ужин точно будет свежее мясо.
Серийный убийца птиц Ньюкомб не тушевался в тени охотников на крупную дичь. Он тоже спустился на лед и неподалеку от остальных один подстрелил, по его собственным, не лишенным гордости словам, «семь прекрасных молодых чаек», туши которых пополнили его коллекцию будущих чучел.
К середине октября, когда на «Жаннетту» начала спускаться арктическая тьма, Делонг решил, что настал час для электрических ламп Эдисона. Капитан возлагал большие надежды на это поражающее воображение изобретение американского гения, считая, что, сияя в ночи над кораблем, огни смогут поднять боевой дух всей команды.
Задача зажечь лампы Эдисона была невероятно важна для Джерома Коллинза. Он был ведущим ученым экспедиции. Именно он беседовал с Эдисоном в Менло-Парке и лично заказывал дуговые лампы, динамо-машину и остальное оборудование. Коллинз даже больше Делонга верил в живительную силу огней для моряков.
Но Делонга мучили сомнения насчет Коллинза. Помимо прочего, ирландский метеоролог должен был исполнять обязанности официального фотографа экспедиции и действительно сделал множество снимков с помощью произведенной Американской оптической компанией камеры с двухзатворным механизмом и фокусировочными мехами – ее он использовал и в тот день, когда убили медведей. Однако была проблема: Коллинз уносил проэкспонированные пластинки в темную комнату, но готовые фотографии оттуда так и не появлялись. Причина была унизительна и даже оскорбительна для Коллинза: он не мог найти проявочные химикаты, которые заказывал в Сан-Франциско. Он обшарил все полки и коробки с фотографическими пластинками. Судя по всему, их так и не погрузили на борт. Коллинз понимал, что винить в этом недосмотре можно было лишь его самого.
К счастью, Мелвилл взял с собой собственное фотографическое оборудование и проявочные химикаты. В будущем именно он стал делать большую часть экспедиционных снимков.
Еще одной задачей Коллинза была организация «обсерватории» на льду. Портативная обсерватория представляла собой удерживаемый ледовыми якорями брезентовый шатер, в котором предполагалось хранить все метеорологическое оборудование. По приказу Делонга Коллинз и лейтенант Чипп протянули в обсерваторию телефонный провод, чтобы с корабля всегда можно было связаться с тем, кто работал в шатре. Но когда Коллинз подсоединил новое изобретение Белла, оно проработало совсем недолго, после чего сигнал пропал. При намокании ломкая медная проволока не позволяла подсоединить ее должным образом, из-за чего постоянно обрывалась и падала на лед. Очевидно, предоставленная лабораторией Белла проволока 24-го калибра не годилась для этой задачи. Как бы то ни было, телефоны оказались бесполезны. Винить в этом Коллинза было неправильно, однако Делонг почему-то посчитал это еще одним примером общей безалаберности ведущего ученого.
Истинным ведущим ученым экспедиции оказался Мелвилл, который был гораздо эрудированнее и изобретательнее Коллинза и более искусно обращался со всем необходимым для исследований оборудованием. Коллинз действительно был экспертом по части погоды, но, казалось, что больше всего его волновала «наука» каламбуров, репертуар которых к этому времени уже исчерпался. Членам команды наскучили его словесные игры – «У меня от ваших слов уши вянут!» – вскричал однажды Ньюкомб, – но он не останавливался. Репертуар его музыкальных номеров тоже истощился. Садясь за маленький орган и в сотый раз начиная играть отрывки из Гилберта и Салливана, он не видел, что давно действует всем на нервы.
Однако Коллинз прекрасно видел, что Мелвилл постепенно смещал его с должности. Уязвленный Коллинз все чаще уединялся в своей каюте и начал нарушать установленные Делонгом правила. Он не упражнялся вместе со всеми и не позволял доктору Эмблеру осматривать себя для составления ежемесячного медицинского отчета. Он спал допоздна, все утро курил и неохотно выполнял свои обязанности. С каждым днем он все больше отчуждался от общества.
Коллинз оказался в невероятной ситуации. Скорее всего, он не был создан для такой работы. У него было много талантов, но не в сфере флотской жизни. Он никогда прежде не бывал в долгом плавании – ни в Арктику, ни куда-либо еще – и никогда не работал под началом столь строгого и неумолимого человека, как Джордж Делонг. Он совершенно не понимал, что Делонг – безусловный начальник этого корабля и всего, что происходит на палубе и за ее пределами. К тому же Коллинзу была свойственна характерная для всех ирландцев ненависть к гонениям – однажды почувствовав ее, он уже не мог об этом забыть. Его столкновение с Делонгом было неизбежно.
Отчасти проблема заключалась в его неопределенном положении: он не был ни офицером, ни матросом, а занимал промежуточную позицию, будучи прекрасно обученным гражданским ученым, который хоть и мог обедать вместе с офицерами, не имел никаких офицерских регалий. Он считал, что эта ситуация изначально загнала его в «ловушку», и, возможно, был прав. Коллинз был, пожалуй, самым образованным из всех участников экспедиции и знал, что Беннетт лично выбрал его для освещения событий, а потому считал себя вправе не соблюдать флотскую дисциплину, однако у Делонга на этот счет было иное мнение. Конечно же, Коллинз полагал, что его должны уважать гораздо больше.
По всем этим причинам успех ламп Эдисона был величайшей проверкой истинной роли Коллинза на борту «Жаннетты».
15 октября Коллинз вынул из ящиков шестьдесят углеродных ламп, после чего Делонг приказал развесить их на реях. Для генерации энергии завели небольшой паровой двигатель – бойлер Бакстера. Коллинз подсоединил его к динамо-машине Эдисона, а к ней, в свою очередь, подключил связку ламп. Несколько часов Коллинз возился с механизмами и проводами. Но даже когда давление пара достигло семидесяти фунтов на дюйм, устройство Эдисона даже не мигнуло. Маленькая игла установленного на аппарате гальванометра едва подрагивала.
Моряки с надеждой смотрели на реи, но лампы никак не зажигались. Никто не мог скрыть своего разочарования. Казалось, родина их подвела.
Коллинз был сбит с толку. Да, он не проверил лампы в Сан-Франциско, но в Менло-Парке он своими глазами видел, как прекрасно они работали, освещая лабораторию Эдисона «ярче трех тысяч свечей». Почему же они не работали теперь?
Делонг велел Мелвиллу разобраться с проблемой. Разобрав устройство Эдисона, тот пришел к выводу, что оно, должно быть, промокло во время качки в Беринговом море. Он просушил аппарат и попробовал размотать все провода и повторно их изолировать, но это не помогло. Даже Мелвилл, умелый Вулкан «Жаннетты», был не в силах зажечь лампы Эдисона.
