Почти с самого отплытия Найндеман выделялся на фоне остальных матросов: он лучше всех работал, меньше всех жаловался, был энергичнее других и охотнее вызывался добровольцем на опасные задания. На второй день после выхода из Сан-Франциско ему на руку упала тяжелая крышка люка, которая едва не отрубила ему палец. Обеспокоенный доктор Эмблер зашил рану, но немец как ни в чем не бывало вернулся к работе, отказавшись взять больничный даже на день. «Найндеман работает как лошадь, – писал Делонг, – и, похоже, не знает усталости».
Найндеман не обращал внимания и на холод. Складывалось впечатление, что кровь иначе циркулирует у него в жилах. Во время холодной зимней охоты он почти ничего на себя не надевал. В его каюте было холоднее, чем во всех остальных. Он мог босиком ходить по снегу. Он был полярным человеком до мозга костей. Как Коллинз заметил в одном из своих стишков, «с тех самых пор, как согрешил Адам, / Никто не жаждал Арктики сильней, чем Найндеман».
Теперь Найндеман ворвался в затопленный трюм. Более двадцати четырех часов он трудился в холодном сумраке, задраивая течь всем, что попадалось под руку – войлоком, дегтем, жиром, гипсом, цементом, золой. Большую часть времени ему помогал другой здоровяк – британский плотник и механик Альфред Суитман. Моряки, казалось, не замечали холодной жижи, которая доходила им до колен, в то время как остальные не могли провести в ней больше нескольких минут и уходили из трюма с распухшими и посиневшими ногами.
Пока они трудились, Мелвилл соорудил систему паровых насосов и сифонов, а другие матросы без остановки откачивали воду ручными помпами. Чтобы система Мелвилла заработала, он разобрал на части генератор Эдисона. Затем он собрал турбину, чтобы поднимать наверх еще больше воды, используя в качестве лопастей пустые консервные банки. Вскоре механизм, по словам Делонга, «приятно затарахтел». Капитан счел, что таким изобретением «не стыдно поделиться с потомками».
Тем временем Найндеман и Суитман продолжали работать. Когда им удалось сократить течь до нескольких сотен галлонов в час, они принялись сооружать особенно прочную переборку в передней части трюма, в форпике. Так они трудились шестнадцать дней почти без передышки. Они спали по очереди всего по нескольку часов и часто пропускали трапезы. Когда новая переборка была закончена и полностью задраена, течь стала еще слабее. Кризис миновал, а корабль был спасен. Найндеман и Суитман свалились в изнеможении. Делонг сделал особую пометку в судовом журнале, рекомендуя представить обоих моряков к медали Почета.
Хотя их старания увенчались успехом, течь так никогда и не будет полностью устранена. Остаток плавания «Жаннетту» будет сопровождать тарахтение и звяканье насосов – напоминание о том, что до катастрофы однажды оставалось всего несколько сильных ударов.
Делонг постарался узнать Найндемана получше. Было в нем самом и в его упорной работе что-то такое, чего капитан никак не мог понять. Он казался потрясающим мазохистом, которому идет на пользу экстремальный холод. У него не было флотского звания, но в глазах Делонга он уже вышел на передний план экспедиции.
Найндеман не отвечал на похвалы и держался особняком. Обладатель черных усов и обветренной кожи, он не показывал чувств и говорил с сильным немецким акцентом – он был человек не слова, а дела. Он не посещал и воскресные молебны Делонга. «Я верю в природу, – говорил он. – Природа – мой бог. Я не верю в загробную жизнь. Все наказания мы получаем в этом мире».
В 1880 году собаки стали ключевой частью приключений «Жаннетты». Они охотились и выли, они резвились на льду, они служили источником нескончаемых головных болей, но при этом были незаменимы. Однажды тридцать собак притащили на корабль сани с громадным убитым моржом, весившим 2800 фунтов. Моряки познакомились с собаками, дали им клички и выбрали любимцев. Косматка. Том. Ртуть. Джек. Принц. Смайк. Бисмарк. Пэдди. Скинни. Фокси. Бандюган. Палец. Ворчун. Лодырь. Джо. Джим. Армстронг. Волк. Бинго. Они ели почти что угодно – гнилую рыбу, тюленьи потроха, моржовый жир, подпорченную пищу, всевозможные похлебки и каши – и, как ни странно, не испытывали проблем со здоровьем. «Они толсты, как пончики, – писал Делонг, – и ленивы, как люди в тропиках».
Собаки постоянно дрались, иногда даже до смерти, но все же чувствовали некоторое родство друг с другом, благодаря чему время от времени возникали моменты невероятной нежности. Казалось, собак понимал один Алексей. Он всегда заранее замечал, как зарождается собачья вражда.
Однажды они с Данбаром взяли нескольких матросов и отправились охотиться на моржей. По дороге Бинго высвободился из упряжки, что вызвало немалую зависть у других собак, тотчас попытавшихся его догнать. Алексей сказал Данбару: «Ну вот, теперь другие псы его накажут» (за побег). Днем охотники с пустыми руками вернулись на корабль. Примерно через полчаса Ханс Эрихсен сообщил Делонгу, что Бинго убили в жестокой собачьей драке.
Предсказание Алексея оказалось пугающе верным. Делонг написал: «Хотя прошло три или четыре часа, собаки не забыли о побеге, подстерегли Бинго на безопасном расстоянии от корабля, набросились на него и к появлению Эрихсена искусали так сильно, что пес скончался через десять минут после того, как его подняли на борт. Мы содрали с него шкуру, чтобы позже сшить из нее одежду, а тушу оставили на морозе на крыше рубки – быть может, она пойдет в пищу его убийцам».
Сам Делонг привязался к крепкому псу по кличке Ворчун. В начале плавания Ворчун ввязался в драку и подхватил инфекцию, из-за которой у него ужасно распухла морда. Делонга восхищала «удивительная воля к жизни» Ворчуна. «Хотя я и понимаю, что он теперь бесполезен, – писал капитан, – я хочу, чтобы в этих негостеприимных краях он жил как можно более полной жизнью. Порой кажется, что он уходит. Сегодня, например, он лежал на подстилке из старого тряпья и словно бы готовился испустить последний вздох. Занятый астрономическими наблюдениями, я решил пристрелить его после обеда. Когда я пришел к нему, оказалось, что он не только не издох за это время, но и отошел ярдов на сто от подстилки, резвый и полный жизни».
Делонг заметил, что к Ворчуну часто подходит другой пес, Джек. «Джек присматривает за ним, защищает его от остальных, водит его за собой, чистит ему шкуру», – записал капитан. Такая нежная забота тронула Делонга – казалось, Джек не получает от нее никакой выгоды. Но в конце концов состояние Ворчуна ухудшилось до такой степени, что Делонг счел негуманным оставлять его в живых. «За несколько дней, – написал капитан, – он превратился в собственную тень. Он лежал на льду, и жар его тела вытапливал яму, в которой он постепенно скрывался из виду».
Ворчуна завели за другой борт корабля и пристрелили. «Несчастный пес мертв», – записал Делонг и заметил, что его друг Джек «как будто не может осознать его исчезновение». По словам капитана, Джек «беспокойно» осматривал ледовую лежанку Ворчуна. «Но такова жизнь».
Даненхауэр тем временем тоже не сдавался. Весь 1880 год штурман провел в своей темной каюте. Его запущенный сифилис стал давать и другие симптомы, включая бляшки у него на ногах, во рту и вокруг губ. Было похоже, что он действительно ослепнет на левый глаз. Хотя доктор Эмблер упорно капал атропин, вязкая субстанция в глазу появлялась снова и снова, склеивая радужку с хрусталиком.
