Июньское солнце светило сквозь туман и обладало поразительной проникающей способностью, словно бы рентгеновскими лучами пронизывая снег. Свет обнажал грязный лед, на котором кое-где виднелись признаки жизни – клешни крабов, медвежьи экскременты, раковины моллюсков, обглоданные кости, гусиные перья, семена, коряги, океанские губки. Круговорот океана и движение льда смешивали все – старое и новое, животное и растительное – в единую арктическую кашу.
Доктор Эмблер ухаживал за больными, Алексей и Анегин следили за собаками. Но остальные влачили жалкое существование тяглового скота, на веревках таща за собой более восьми тонн провизии и оборудования, погруженных на самодельные сани, крестовины которых были сделаны из обручей бочек из-под виски, а тяжелые дубовые полозья подбиты гладким китовым усом. Кроме трех видавших виды лодок, они тащили сундуки с лекарствами, боеприпасы, кастрюли, камбузные плиты, шесты для палаток, весла, винтовки, судовые журналы и дневники, брезент для парусов, научные инструменты, деревянную шлюпку, двести галлонов технического спирта и многое другое.
Отправляясь в путь, они провели учет еды и насчитали 3960 фунтов пеммикана
[6], 1500 фунтов галет, 32 фунта говяжьих языков, 150 фунтов говяжьего экстракта Либиха, двенадцать с половиной фунтов свиных копыт, а также значительное количество свинины, ветчины, виски, бренди, шоколада и табака. Каждый фунт и каждую унцию с самого начала точно взвесили, а затем распределили по саням таким образом, чтобы все, за исключением больных, тащили одинаковую ношу.
Перенести все за одну ходку они не могли, поэтому им приходилось возвращаться и проделывать тот же путь еще раз – а порой и еще два раза. Это означало, что для многих моряков одна миля пути на самом деле приравнивалась к пяти пройденным милям. Целый день этого сизифова труда предполагал до двадцати пяти миль беспрестанной борьбы. Даже на твердой, сухой земле такой труд любой счел бы рабским, но слякотный лед, испещренный зияющими полыньями и глубокими трещинами, был худшим из возможных ландшафтов – по словам Делонга, он пребывал в «совершенном хаосе».
Морякам часто приходилось спускать шлюпки на воду, пересекать узкие протоки, снова высаживаться на лед и грузить лодки на сани. Порой они использовали крупные плавучие льдины в качестве парома, втыкая в них крюки и с помощью веревок подтягивая льдины, на которых стояли их вещи, к следующему ледяному берегу. «Дорожная команда» орудовала кирками, чтобы расчистить путь по твердому льду, сбить верхушки высоких торосов или перекинуть, по словам Делонга, «перемычку» или «подвесной мост» через изумрудные лужи талой воды.
По свидетельству Мелвилла, к концу каждого дня моряки были «выжаты как лимон». Одни падали в изнеможении. Другие дрожали от гипотермии от частых погружений в холодную воду. Делонг, который часто помогал морякам тащить поклажу, писал, что «более усталых и голодных смертных было не найти… Ныла каждая кость». Даненхауэр вторил капитану и замечал, что моряки каждый день «провозглашали самым тяжелым в жизни».
И все же поразительно, насколько довольными они были в первые недели этого путешествия, когда они жили и трудились, как волы. Это отмечали почти все. Они крепко спали, обладали зверским аппетитом и каждый день, как никогда ясно, понимали цель своего существования.
«Сейчас мы живем роскошно… и пребываем в добром здравии, – с удивлением писал Делонг в начале пути. – Все бодры и веселы, наш лагерь кажется очень живым… отовсюду доносится пение». Мелвилл заметил, что моряки постоянно «перекрикивались» и часто «разражались хохотом, добродушно подшучивая друг над другом… Не было еще ни одной команды, которая сумела бы без жалоб выдержать столь суровые испытания». Шагая по льду, моряки пели старинные ирландские баллады и дорожные песни вроде «Каменистой дороги в Дублин».
Так и шагал я с шумною оравой,
Они прибились все ко мне на полпути.
И дружно мы все раскидали камни,
Без них мне было в Дублин не дойти.
Какой бы суровой ни была ледовая шапка, она была и прекрасной. Под льдинами непрестанно колыхалась морская вода, шорох которой успокаивал своим постоянством, подобно шелесту крыльев миллиона насекомых. Кое-где моряки натыкались на странные и величественные монументы из старого спрессованного льда невероятной аквамариновой синевы. Тут и там морские водоросли оставили ярко-оранжевый налет, который называли арбузным снегом.
Делонг замечал, как солнце мерцает в тумане – «блестит и моргает, как глаз старого пьянчуги». Тяжелый, влажный воздух, по его наблюдениям, звенел «стонами и скрипами со всех направлений», когда большие «снежные носы» вздымались дюйм за дюймом на месте столкновения ледовых плит. Время от времени крупные льдины с громким чавканьем переворачивались, увлекая за собой мелких рыбешек, застрявших в их полостях. Рыбешки начинали неистово биться, пытаясь освободиться из ловушки.
Команда Делонга покинула место гибели «Жаннетты» вечером 18 июня. Прежде чем отправиться в путь, Делонг написал записку: «Мы сворачиваем лагерь и выдвигаемся в южном направлении по льду, надеясь с божьей помощью достичь Новосибирских островов и оттуда на лодках доплыть до сибирского побережья». Капитан обернул записку кусочком черной резины и засунул в маленькую бочку для воды, которую оставил на льду в надежде, что она, «возможно, попадет кому-нибудь в руки».
Как и в случае с остальными деталями плавания, Делонг предвидел вероятность такого отступления и давно разработал подробный план действий. Казалось, он продумал все до мелочей. Сначала он решил перестроить суточную картину: предполагалось, что днем моряки будут спать, а прохладными вечерами идти вперед. К концу июня вечерние температуры колебались в районе шести градусов ниже нуля. Ночью снег был тверже, а света оставалось достаточно – полностью никогда не темнело. Избегая резкого полуденного солнца, они оберегали себя от снежной слепоты и перегрева. «Ужинать» планировалось в восемь часов утра, после чего моряки должны были расходиться по палаткам и спать целый день, пока их мокрые меховые одежды будут сохнуть при температуре, поднимающейся до пяти градусов выше нуля.
Делонг не один час потратил на совершенствование системы организации рангов. Он разделил тридцать три участника экспедиции на три группы по одиннадцать человек. Каждой группе были выделены лодка, сани и своя часть лагеря. Возглавлял группу один из офицеров. У каждой лодки и у каждых саней было собственное имя, флаг и девиз. Одним из девизов был «In hoc signo vinces» – «Сим победишь»; другим – «Nil desperandum» – «Никогда не отчаивайся».
Такая система более мелких команд лежала в основе организации для долгого марша домой. Члены каждой команды вместе тащили поклажу, вместе отдыхали, вместе готовили, вместе ели, вместе спали и, при необходимости, готовы были вместе умереть. Делонг не случайно разделил всех таким образом – он надеялся пробудить в моряках командный дух и чувство локтя: никто не хотел подводить товарищей, но при этом хотел, чтобы его команда обошла остальных. Досконально продуманная и в то же время простая, эта система обращалась к личной гордости каждого и вдохновляла всех работать во имя группы.
